Под звездопадами

Темноглазая тьма, окутывая немой разум отброшенного тела Эрнеста, посмотрела безразличным взором родной матери в приоткрытую щель двери, держа в старой ссохшейся руке конверт. Морозный порывистый ветер влетает в пустующий дом, в его крошечные комнатушки, пытаясь вырвать белую бумагу из прочной хватки тонких пальцев. В ее пустых, спрятанных в продрогшей зимней ночи глазницах застыло ожидание и растущее напряжение.

– Заходи, – раздался сдавленным эхом совсем тихий голос матери. Скрипя старыми петлями, медленно отворилась дверь, а тонкая фигура потерялась в тихой безбрежности тьмы, приглашая его в свои мрачные объятия.

Он послушно переступил через кривой порог, медленно шагая по старым доскам родного и в ту же минуту чужого дома.

– Где ты? – спросил Эрнест в глухой ночи, ожидая услышать голос матери. Но полнейшая тишина заглотнула его своей пастью в виде знакомой двери.

Отслоившаяся краска трескается под ногами, превращаясь в мелкую труху. Кроме пола, ничего нет, стены и потолки растворились, превратившись в непроглядную и тягучую, как смесь желатина с водой, субстанцию.

– Где ты? – вновь вырвался безнадежный, задыхающийся вопрос из наполненных тяжелым воздухом легких.

– Сюда, – откликнулась тьма со всех сторон.

Эрнест оглянулся, напрягая глаза и пытаясь разглядеть хоть что-то. Но все бесполезно, лишь чернота, засевшая в глубочайших норах, смотрела выжидающе и напряженно.

– Сюда, – вновь повторил голос, а вдалеке мелькнула ссутулившаяся фигура, обрамленная еле заметным ореолом.

Медленно, борясь с обволакивающей тело вязкостью, Эрнест бредет за ней. Фигура то пропадает из поля зрения, словно затухшая свеча, то возвращается, вырисовываясь необычайно ясно на темном фоне. Эрнест мысленно взывает к ней, тянет руки, просит остановиться, но она двигается вперед, не оборачиваясь и не обращая внимания на его молчаливую мольбу.

Где-то вдалеке, еле заметной точкой, сверкает открытая дверь, как маяк, как заветная дорога для отступления. Страха нет, нет скорби, нет желания, нет любопытства, есть только цель, которую он обязан достигнуть, – постоянно теряющаяся из виду мать. Он пытается настичь ее, догнать, но все безуспешно, как бы он ни стремился вперед, она лишь, растворяясь, отдаляется.

– Сюда, – вновь шепчет тьма над правым ухом, и он резко поворачивается.

Суровые глаза, пронзительно смотрящие из-за преграды толстых прямоугольников линз, небрежно измеряют Эрнеста, обдавая его приторным превосходством и отвращением. Это его отец.

– Вот, – грубо говорит он и резко протягивает сыну конверт, который только недавно был в руках у матери.

– Что это? – спрашивает тот, зная ответ на свой вопрос.

– Эрнест, ты никчемное создание, настолько, что мне даже слышать твой голос невыносимо, – морщинистое лицо отца, больше напоминающее печеное яблоко, кривится в недовольной мине. – Может, хоть в гвардии ты станешь достойным моей фамилии, а если нет, хоть подохнешь героем.

Эрнест молчит, играя в напряжении скулами.

– Видели бы Рольф или Бруно, в кого ты превратился. Хотя и не превращался, изначально был ничтожеством, – ведет дальше отец, смотря впритык на своего отпрыска и в то же время сквозь него.

Он отворачивается в сторону, ища глазами мать, но ее нет, ненавистное лицо отца следует за ним повсюду, куда бы он ни повернулся. Старое, вечно недовольное, брызжущее слюной, сквернословием и упреками, оно выглядывает из тягучей тьмы, растворяясь и купаясь в ней. Эрнест ненавидит его всей душой, ненавидит и братьев, умерших уже давно на фронте и ставших гордостью семьи, и мать. Но чувство к матери совсем другое: оно наполнено кричащей обидой за ее бездействие, ее безразличие к сыну.

– Чего замялся? Доставай письмо, – приказным тоном рявкает отец.

– Нет! – истерично кричит ему в ответ Эрнест и со злости распарывает конверт надвое. Фактурная печать межнациональной гвардии, вычурно украшающая лицевую сторону, разрывается вместе с бумагой большой трещиной. Он рвет все на мелкие части и разбрасывает их по сторонам.

– Как ты посмел?! – в суровой ярости орет отец, вынимая из штанов ремень, усыпанный железными вставками. – Ты, бессмысленный кусок дерьма, как посмел разорвать повестку? – рука замахивается, сокрушая тело сына металлом и кожей, сплетенными в оружие домашней пытки.

Эрнест падает на пол, закрываясь руками, крича от боли и рыдая. Он больше не гвардеец, не взрослый мужчина, способный за себя постоять, а вновь испуганный ребенок, зажатый в маленький угол между кроватью и стеной. Он умоляет отца остановиться, взвывает в истерическом крике к матери, его последней надежде, заступиться за него. Но она молчит, старается не лезть. Воспитание – дело тонкое, и пусть лучше этим занимается ее муж. Старшие братья хохочут, заглядывая сквозь маленькую щель и радуются, что сегодня злость отца не упадет на них.