Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник

– Да, да! Тогда гроза большая была, молния прямо в дом наш ударила. Все горело, все соседи тушили, но все напрасно было. Так в одну ночь мы на старости лет остались без всего. Соседи нас, конечно, приютили, но всю жизнь ведь в приживалах не будешь куковать. Денег у нас совсем не было, строить новый дом не на что было. Вано мой тогда меня позвал и сказал, что он решил землю нашу, на которой еще его родители жили, продать. А я ему говорю – куда же мы денемся с земли предков наших, ведь и детишек же нам Бог не дал. А Вано тогда в первый раз в жизни заплакал и говорит: «Прости меня, Софико, и пусть мать с отцом твои простят на том свете, что не выполнил я своего обещания, что оставил их дочь на склоне лет без крова».

– И что дальше было? – хлюпнула носом Мила.

– Поплакали мы с ним вместе, и пошли по соседям землю свою продавать. Только время тогда тяжелое, голодное было. Никто купить не мог.

– Неужели совсем никто не мог?

– Я думаю, девочка, что не хотели, боялись. Погорельцы мы, плохая примета это. Пришли к Арику последнему, уже ни на что и не надеялись. А тут Вассо. Он тогда приехал в наш глухой поселок от шума и параций этих проклятых спрятаться.

– Папарацци, – машинально поправила Мила.

– Ага, их самых. Так вот, – продолжила тетя Софико, – он наш разговор услышал и говорит, что согласен купить, что место ему наше очень понравилось. Пришел, посмотрел, и они с Вано руки пожали. Вроде все как мы хотели, а я все реву, никак не остановлюсь. Все-таки всю жизнь здесь прожили. А Вассо и говорит: «Я, тетя Софико, жить здесь постоянно не буду, в Москве у меня работа, так что раз в год едва ли выбраться смогу. Живите, говорит, тетя Софико с дядей Вано в доме, как и прежде. За хозяйством смотрите». Так мы здесь и остались.

– А дом? – спросила Мила.

– Дом быстро построили, за год. Вассо хотел мастеров нанять, но мой Вано сказал, что сам справится, да и люди помогут. Дом построили, сад засадили, даже живность кое-какую завели. Вассо все счета оплачивал, а сам два года не появлялся. Мой Вано все хотел отчитаться ему за каждый рубль потраченный. А он ему по телефону только и отвечал, что верит и что приехать не может, дела. Мы же тогда еще не знали, что он у нас большой артист, – с гордостью сказала Софико.

– И что, Иван так и не появился? – Мила запнулась на имени «Иван».

– Отчего же, появился! Через два года и появился. Приехал, в комнате своей заперся, так неделю почти и не выходил. Я ему – «покушай, сынок». А он молчит. Заболел потом, в горячке свалился, так я его куриным бульоном отпаивала и травками разными. А он мне: «Меня никто и никогда не поил куриным бульоном и не ухаживал, когда я болел». А я ему: «А мать?» он мне: «Нет у меня матери и никогда не было». А я ему: «Нельзя так сынок». А он мне: «Вы для меня, тетя Софико, больше сделали, чем женщина, которая меня родила!» Сказал, как отрезал, словно мой Вано. Больше об этом и словом не обмолвился никогда.

– А что с ним было тогда?

– Отец у него отошел в мир иной, – вздохнула Софико, – и он один на всем белом свете остался, бедный мальчик. Да еще скандал какой-то был, но об этом он ничего не рассказывал, а мы и не спрашивали. Зачем душу мальчику тревожить. Он для нас как сын стал, а мы как мать и отец ему, хоть он нас и называет тетя и дядя. Вот так вот!

Софико подлила себе в большую чашку кофе, откинулась на кресле и, громко прихлебывая, стала смотреть на неспокойное море.

Мила не стала больше задавать вопросов, она силилась вспомнить о скандале, упомянутом тетей. Впервые в жизни Мила пожалела, что ненавидит все эти душераздирающие шоу, на которых «полощут грязное белье». Кажется, это было как-то связано с его матерью. Несколько лет назад в газетах писали, что объявилась мать Вассо Баринова, она вроде как ходила по разным ток-шоу, но Иван никак не реагировал, интервью не давал, и постепенно все стихло, наверное, эти стервятники нашли новую жертву. Мила подумала, что, оказывается, Иван тяжело переживал скандал, разразившийся в прессе, а его окрестили «стальным Вассо».

Мила поежилась и поплотнее запахнула полы кофточки. Кофе больше не хотелось, и она поставила на резное фарфоровое блюдечко с золотой каемочкой свою чашку, та приветственно дзынькнула.

– А давай я тебе погадаю, девочка моя, – сказала Софико.

– Вы?! – изумилась Мила. Где-то вдалеке громыхнула, Мила вздрогнула и тихо ойкнула. По железной крыше застучали первые капли дождя, обещавшие сильный ливень. А дома уже, наверное, снег лег.

– Меня еще мать учила на кофейной гуще гадать, – гордо сказала Софико.

– Но я никогда не видела, чтобы вы гадали.

– Вано не любит, говорит грех это большой в дела Божии вмешиваться, – вздохнула Софико.

– Может и грех, только мне все равно судьба моя известна, – пожала плечами красивая пожилая женщина, – а тебе я вижу просто необходимо точку опоры найти, – Софико посмотрела в ее припухшие глаза.

Мила кивнула.

– Тогда бери свою чашку и переворачивай на блюдечко.

Мила послушно перевернула чашку и поставила горлышком на блюдце, на котором тут же появились тонкие коричневые ручейки.