Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник

Тетя Софико внимательно посмотрела сначала в чашку, на стенках которой, уже начали засыхать кофейные крупинки, а потом на сидевшую рядом с ней девушку. На белоснежном лице, лишенном последнее время румянца, сидели огромные зеленые глаза, иногда казавшиеся серыми, пухлые клубничные губы, тонкий нос и четко очерченные скулы. Молочная длинная шея в обрамлении пушистых медно-рыжих волос, покатые плечи слегка опущены, тонкие длинные пальцы с розовыми ноготками крепко прижаты к животу. Софико не отрывала взгляда от пока еще плоского живота девушки, в котором, она теперь была точно уверенна, теплилась новая жизнь.

– Нет! – вскрикнула Мила. – Я не беременна! Я просто не могу быть беременной, вы не понимаете!

Тетя Софико молчала, но теперь на ее лице блуждала теплая добрая улыбка.

– Нет, – уже не уверенно повторила Мила, и крепче прижала руки к животу.

– Почему? – дружелюбно спросила тетя, – разве вы не делили постель с моим Вано?

– Делили, но… – Мила запнулась, ей было неудобно говорить с пожилой женщиной на подобные темы, уж так она была воспитана, и с детства считала, что вести разговоры такого толка просто не прилично.

– Тогда, – начала Софико, – все может быть.

– Я бы знала, я бы поняла! – воскликнула Мила и, вскочив с кресла, которое тут же отлетело в сторону и ударилось об дверь, выбежала с террасы. В голове мелькали сцены их первого любовного танца с Иваном на пустынном пляже. Всепоглощающая страсть, разорванная бретелька платья, синяки на бедрах и лишающий чувств пик. Тяжелое дыхание на шее и хриплое «что ты со мной делаешь».

Вбежав в свою комнату, Мила быстро скинула кофту, задрала футболку и стала внимательно осматривать свой живот. Она то выпячивала его, то втягивала, то начинала ощупывать, словно надеясь почувствовать под дрожащими пальцами ребенка, то гладила. Не может быть, Иван был так осторожен в этом плане, по крайней мере, Миле так казалось, сама же она не предпринимала никаких действий, чтобы избежать нежелательной беременности.

Нежелательной? Вдруг пронеслось в голове девушке. Или желанной?

Ей тридцать лет, вот-вот стукнет тридцать первый. Личная жизнь обещает желать лучшего, собственно говоря, иначе никогда и не было. А тут возможность родить малыша от человека, которого искренне полюбила! Ну и что, что ему этого совсем не надо, что ему не нужен этот ребенок, собственно, как и сама Мила, она никого и никому навязывать не собирается! Это будет только ее малыш, с его, Ивана, глазами, черными ресницами и волосами, улыбкой и ямочкой на подбородке. Только ее, а остальным ничего знать и не надо. Вот только тетя Софико.

– Боже, Людмила Колач, – сказала она своему отражению в зеркале, – ты сошла с ума, никакого ребенка нет, это просто фантазии тети Софико.

Она упала на мягкое ватное одеяло в белоснежном пододеяльнике и закрыла глаза, отчаянно молясь, чтобы тетя оказалась права.

17.

Вагон поезда «Адлер-Екатеринбург» под номером восемь оказался наполовину пуст. Кроме молоденькой миниатюрной проводницы, которая встречала пассажиров у входа, в вагоне ехала пожилая пара, очень трогательно державшаяся за руки, стоя у окна в коридоре, когда поезд тронулся, и за окном замелькали прощальные морские пейзажи. Женщина с двумя детьми – мальчик и девочка, кажется погодки. Девочка все время крутилась, вертелась, хныкала, норовя вырваться из рук матери, а мальчик спокойно стоял рядом, вцепившись в юбку женщины, и молчал. Лишь единожды он повернулся в сторону Милы, отчего-то улыбнулся и сказал матери: «Мама, а у тети малыш в животике».

«Перестань, – резко оборвала его женщина. – Я устала от этих твоих штучек».

Мила же отвернулась, сделав вид, что ничего не слышала.

В третьем купе в гордом одиночестве ехала сама Мила, ну а в последнем уселся толстый гражданин. Он достал огромную копченую курицу, двухлитровую бутылку кваса, с десяток яиц и булку пышного хлеба и сразу же принялся за трапезу. Мила с отвращением взглянула на мужчину и захлопнула дверь своего купе, опустив на блестящий металлический гвоздь крючок. Она уселась к окну, прислонившись к пока не работающему ночному фонарю виском и зацепила белоснежные шторки за специальные зажимы на стене. Мила уставилась в окно, за которым бушевало море. Волны вздымались на добрые пару метров и обрушивались на каменистый берег. Деревянные зонтики, установленные, быть может, еще в эпоху советов, слегка покачивались на сильном ветру. Редкие туристы стояли вдалеке и наблюдали за разбушевавшейся стихией. Мила точно знала, что это именно туристы, а не местные жители, ведь последние и в хорошую погоду нос на берег не совали, а тут такой шторм. Мила представила, как холодный ветер проникает под тонкие парки, заставляет ежиться, стучать зубами и мечтать о кружке горячего шоколада.

В дверь постучали.

Мила неохотно поднялась и открыла нехитрый замок.

– Извините, – сказала молоденькая хрупкая проводница по имени Наталия. Именно Наталия, а не Наталья, так было написано на фирменном бейджике девушки, красовавшемся на еще юношеской груди.