Подари мне себя… до боли

Соня не могла понять, где он настоящий? Местами он бывал похож на человека. Придурка, но все же человека. Но вдруг, совершено внезапно оборачивался зверем. Глаза вспыхивали огнём, ноздри раздувались, рот оскаливался, мощная грудь вспучивалась – того и гляди, рубашка лопнет. Или вот, как сейчас, когда он стоял над ней с готовым к продолжению рода достоинством у ее лица, и отпускал грязные шуточки. И в такие моменты Соня чувствовала себя кроликом, с которым решил поиграть тигр, прежде чем слопать.

Моронский согнул правую ногу, чуть наклонился вперёд и упёрся своим коленом в Сонины, надавил, заставляя развести их. Протолкнул его между ее ног, прижав почти вплотную к ее промежности и не убирая пальцев с подбородка, откинул Сонину голову назад, затылком в спинку кресла. Приблизил лицо. Ещё раз взглянул в ее глаза и накрыл ртом ее губы. Больно. Страстно. Прикусывая и оттягивая нижнюю губу, затем верхнюю. Наконец, с глухим стоном, сунул в рот свой горячий язык и нашёл им Сонин. Играл с ним в прятки, хватал, всасывал в свой рот, снова и снова возвращаясь к губам.

Пульс бил в ушах набатом, отдаваясь эхом между ног. Она едва не совершила то, за что потом сгорела бы от стыда. Вовремя поймала себя на диком, неподвластном контролю желании потереться лобком о его колено.

Боже… пожалуйста!

А что «пожалуйста»?

Продолжай? Остановись?

Что?

Сколько длилась эта мука Соня не сказала бы даже под дулом пистолета. Она перестала ясно соображать, где находится и что делает, как вдруг он оторвался от неё, тяжело дыша.

Сам! И Соня даже ощутила что-то вроде благодарности. Поскольку, не до конца была уверена, что смогла бы остановиться первой.

– Зачем все это? – спросила она, когда снова обрела способность говорить.

– Я хочу!

– Я не понимаю… Столько… усилий ради банального… секса! – она с трудом произносила слова из-за сбившегося дыхания и опухших губ.

– Банального??? – он, наконец, отошёл на шаг, обернул бёдра полотенцем, которое, к слову, его возбуждения совсем не скрыло. Но Соня выдохнула и отцепила, наконец, от подлокотников кресла задеревеневшие пальцы. – Девочка, ты б не торопилась с выводами, пока не попробуешь – сказал он, усаживаясь на своё кресло.

– Какой же ты невыносимый! – буркнула она.

– Ничего, ты справишься! Ещё просить будешь. – Моронский налил ещё вина Соне, плеснул в бокал себе, поболтал его, понюхал, отпил немного, и принялся за мясо и зелень.

– Ты же можешь этот свой секс по щелчку получать, – глядя, как он ест, сказала Соня. – Зачем тебе я?

Он закинул в рот ещё кусок. Прожевал, взял следующий. Соня, как заворожённая наблюдала за тем, как зверь утоляет физический голод.

– Ты любишь селёдку с клубничным вареньем? – прожевав, вдруг спросил он.

– Не пробовала, но думаю мне не понравится!

– Вот и я не всеядный! – ответил он, промокнув губы салфеткой и затягиваясь сигаретой.

– Сложная аллегория…

Соня минуту помолчала, задумавшись. Побарабанила ногтями по подлокотнику кресла. Протянула руку к бокалу с вином. Убедилась, что руки больше не дрожат, сделала маленький глоток, подержала его секунду на языке, впитывая вкус.

– Мне кажется, у тебя завышенные ожидания на мой счёт. – Произнесла она. – Ну, трахнешь ты меня, чтобы в очередной раз потешить своё самолюбие и утвердить или повысить свои позиции в вашем самцовом Форбсе! Потом поймёшь, что у каждой новой добычи все то же самое, что и у предыдущей. И так бесконечно… – она вернула бокал на место. – А я? Как мне дальше быть? – спросила она, глядя на курящего Моронского. – Я не хочу падать с такой высоты… это больно. Если не смертельно.

Он серьезно посмотрел на Соню. Оглядел как-то странно с головы до ног. Перевёл взгляд на свою татуированную кисть с дымящейся сигаретой, сделал затяжку. Снова поднял взгляд на Соню.

– Я могу предложить только жить здесь и сейчас, наслаждаясь моментом! – Моронский потыкал недокуренной сигаретой в пепельнице. – Какая разница, что будет потом. Здесь и сейчас! Соня.

Соня опять задумалась, вслушиваясь в звуки ночного бора. Где-то в лесной чаще засвистела сплюшка. В траве монотонно затрещали сверчки. Майская ночь была непривычно тёплой и можно было бы даже сказать – приятной, если бы не человек напротив, один вид которого заставлял ее нервничать.

Что если Соне частично принять правила его игры? Если, конечно, у этой игры есть хоть какие-то правила…

Пообещать с три короба. Выиграть время. Усыпить. А там… может, ему самому все надоест и он отвалит в закат?

– То есть, ты тоже готов ждать и наслаждаться моментом здесь и сейчас до тех пор, пока я сама… не отдамся? – спросила она.

– Да, но оставляю за собой право действовать в процессе по своему усмотрению, – сказал Макс, откидываясь на спинку кресла.

– И сколько ты готов ждать?

Моронский долго и тяжело смотрел на Соню, как будто просчитывая что-то. Потом провёл рукой по поросшему густой щетиной подбородку и ответил:

– Месяц. С сегодняшнего дня.

– И что будет по истечении этого месяца, если я не отдамся?

Макс закусил нижнюю губу, взял со столика снятое кольцо, покрутил, надел на палец. Снова снял.