Подарки в продуктовых пакетах (СИ)

К страху примешался стыд. От того, что он позволял себе: без разрешения снимал одежду, а я был не в силах ответить. Онемевшие конечности не подчинялись, а на вопрос: «Что ты делаешь?», Яков отвечал удивлённым взглядом. Он не понимал, что не так. Для него «опека» надо мной лежала в пределах нормы.

Эта самая «опека» распространялась на каждую мою потребность: он чистил мне зубы, умывал, кормил, как немощного, с ложки, укладывал спать, нянчился со мной как с ребёнком и…

Моя гордость, о которой я не вспоминал, была разбита на щепки безмерным количеством стыда.

За окном я видел нестройный деревянный забор и сугробы, которые поднялись до уровня рамы, и сделал вывод о том, что нахожусь в одноэтажном дачном доме. Возможно, на окраине города. Догадку подтверждало то, что Яков периодично уходил в соседнюю комнату и задерживался в ней, растапливая печь или докладывая дрова. Раз он уронил на пол полено: я признал звук столкновения дерева и дерева. К тому же стена, граничащая со второй комнатой, нагревалась: там стояла печь.

Из комнаты, в которой я проснулся, Яков меня не выпускал.

Все мои потребности он «удовлетворял» в ней.

Все.

Ему словно было мало того, что он раздевал меня, чтобы помыть, так он не испытывал никакого стеснения, не заливался краснотой, от гнева и стыда как я, не проявлял ни капли нерешительности, когда брал в руку мой член и подставляет бутылку, чтобы я справил нужду.

Когда это произошло в первый раз, я почувствовал, как лицо обескровилось, как меня сковали собственные мышцы, как мои мысли потеряли всякое содержание. Яков совершал действия так естественно и непринуждённо, что до меня не сразу дошёл их смысл. Но, когда дошёл, я не смог противиться стыду: он хотел, чтобы я сделал это перед ним, пока он держит меня, пока глазеет и спокойно, мать его, улыбается, словно всё в порядке вещей.

Он говорил, что может помочь. Безболезненная процедура: он лишь помассирует низ живота, а мне нужно расслабиться. Я, как ненормальный, выкрикнул «нет», и зажался, насколько позволяло моё положение. Веки задёргались, моё дыхание перешло на хаотичный ритм: я дышал глубоко, затем поверхностно, выдыхал сначала немного воздуха, затем весь тот, который был во мне. Грудная клетка тряслась, в животе всё стянуло.

Я запрокинул голову, чтобы не видеть его довольного лица, и подумал, что я смогу потерпеть. Но как долго? Обмочиться перед ним будет стоить тех же уязвлённых чувств, если не больше, если я сделаю это сейчас. Перед ним. К тому же, он снова разденет меня, напялит свою одежду…

Я долго не мог решиться. Задержал дыхание, и глаза заслезились. Я поджал нижнюю губу и попытался расслабиться.

Когда его рука крепче сдавила меня, я почувствовал, как пошли слёзы.

***

Яков искусно притворялся, был умственно недоразвитым или элементарно не понимал, какой характер носят его действия.

Мои размышления сходились на последнем варианте, и оттого моё положение не становилось лучше.

Когда я зарыдал со спущенными перед ним трусами, он чистосердечно не понимал, что происходит со мной. Он не рассматривал моё похищение, удержание в единственной комнате, свою чрезвычайную «заботу», как нечто ненормальное. Как раз таки наоборот – это было естественно. Спросил, почему плачу, чем он может заглушить мою печаль, на что я удушённо рассмеялся и сказал, что ничего не случилось, не пытаясь вырвать свою руку из его. Он гладил, намереваясь успокоить. Он намеревался сделать всё, чтобы мне жилось «хорошо», и навряд ли представлял, какие страдания приносит мне, считая, что я полностью разделяю его мнение.

Не могу не разделять.

Тем временем моё достоинство превратилось в мелкую крошку. Я был опустошён: настолько, что не мог двигаться. Яков развязывал мои руки и ноги, разминал их, чтобы мышцы не атрофировались. Тогда я мог прибегнуть к рисковым действиям ради спасения, но ничего не предпринимал. Принимал его «ухаживания» и не двигался. Не мог пошевелиться. Пальцы не сгибались. Руки и ноги казались удалёнными, не моими.

И я не знал, что делать.

Думал, что должен придумать план побега или привлечения людей извне.

Пока я глазел в окно, не появилось ни одного человека, к которому я мог бы воззвать – именно так. Я бы орал в молитвах, как помешанный, если бы увидел хоть кого-нибудь. Кроме Якова.

Я думал, что у меня есть возможность затеять драку, когда руки и ноги будут развязаны, но обходил этот вариант течением мыслей, не давал ему развернуться. У меня нет сил, чтобы ударить достаточно сильно. Я не знал, насколько быстра реакция Якова и как он поведёт себя после такого моего представления. Он может разозлиться, и моё положение «любимого» превратиться в «тот, кого надо наказать». Я не выдержу телесных увечий. Мне едва хватало сил, чтобы перетерпеть его «ласковые» издевательства. Ещё одну ношу я не потяну.

Раз у меня есть возможность выбраться, остаться живым, мне стоит ей воспользоваться и продумать все варианты.

Я раздумывал о том, что, если нападение не может быть произведено быстро, оно может быть медленным: например, удушение. Вскоре я избавился от этого варианта.