Что-то обрывается внутри меня, какие-то последние нити здравомыслия, и я бросаюсь к рождественской елке, срывая ее с угла, где ее установила Ноэль. Я бросаю ее на пол, шнур рвется, украшения падают на ковер, я наступаю на них. Я переворачиваю кофейный столик, разбиваю бокалы для вина, ломаю дерево и опрокидываю диван. Приятно приходить в ярость, позволять себе расслабиться, становиться животным, монстром, зверем, которым они всегда считали меня. Отпустить это, потому что что не имеет значение теперь, когда ее нет.
В своей безнадежной, убитой горем ярости я начинаю крушить все это. Все, что годами копилось в квартире: книги, произведения искусства, все. Я срываю картины со стен и кромсаю их ногтями, отбрасываю мебель в сторону, швыряю в стены статуи и артефакты и разбиваю зеркала. Я одним движением убираю с полок книги, хватаю одну и открываю, чтобы вырвать страницы, но застываю, моя рука застывает над потрепанной бумагой.
Я швыряю ее на пол, вместо этого топчусь по ней, мое неистовство продолжается по всей квартире. Где-то в разгар всего этого мои запястья снова начинают кровоточить, недостаточно, чтобы остановить меня, но достаточно, чтобы бинты пропитались кровью, стекая по рукам и пачкая пальцы, добавляя капли крови ко всему, к чему я прикасаюсь. Я рыщу по своему кабинету, ее спальне и наверху, в своей собственной комнате и библиотеке, срывая книги с полок, пока ими не усеян пол. Все, к чему я прикасаюсь, я разрываю на части, ломаю, разбиваю вдребезги точно так же, как внутри я чувствую себя разбитым и непоправимым, за исключением книг. Их я не разрываю на части.
Когда не остается ничего, что можно было бы уничтожить, в окружении моря книг и разорванных картин, перевернутой мебели и сломанных вещей в библиотеке, которую любила Ноэль, я замыкаюсь в себе. Я разрываю свою рубашку, свою плоть, падаю на колени и склоняюсь, выкрикивая свое горе снова и снова, пока не чувствую вкус крови из своего разорванного горла. Во мне не осталось ни воздуха, ни сил, чтобы рыдать, когда я падаю на перевернутый шезлонг, измученный и больной, мои перевязанные запястья насквозь пропитаны кровью.
Я чувствую, как усталость тянет меня вниз, затягивает меня на дно, когда я падаю среди обломков своей впустую прожитой жизни, мои глаза закрываются в ожидании того, что, как мне хотелось бы, в последний раз. У меня нет желания просыпаться, продолжать, причинять боль. У меня ничего не осталось, во что бы она или священник ни заставляли меня верить.
Болезнь возвращается, чтобы завладеть мной, лихорадка дразнит на краях моего сознания, готовая сжечь меня, как пламя Ада, которому я принадлежу. Я слабо стону, стремительно падая в темноту, жар поглощает меня, когда я вижу себя во сне, окруженного пламенем, и Ноэль, стоящую в центре этого, слезы текут по ее лицу, а книги горят вокруг нас. Я слышу, как она зовет меня, ее руки протянуты, а колючие лианы обвиваются вокруг ее ног, розы вырываются из них только для того, чтобы обуглиться в пламени, когда пепел сгоревших страниц падает повсюду вместе с лепестками.
Во сне я не могу подойти к ней. Я увяз во что-то густое и черное, обвивающее мои руки и ноги. Когда я смотрю вниз на свои предплечья, я вижу, что раны снова открыты, густой черный яд вытекает из порезов вместо крови, образуя густую субстанцию, удерживающую меня, обволакивающую меня и привязывающую к месту, так что я не могу подойти к ней, когда пламя приближается, лианы обвивают ее. Шипы пронзают ее, разрывая плоть, кровь струится из ее разодранной кожи, и она снова выкрикивает мое имя, кровь течет по полу библиотеки, пропитывая слои страниц между нами, надписи на них, когда они пропитываются кровью Ноэль.