Подарок коллекционера (ЛП)

Джорджи, возвращающийся в комнату и плюхающийся на пол рядом со мной, заставляет меня перестать ворчать на Александра и обратить на него внимание. Он сидит ближе к огню, как будто не может вспомнить, каково это, быть в тепле, и он такой худой, что у меня болит сердце. Несмотря на то, что я действительно вернулась, как только смогла, мое сердце болит и наполняется чувством вины, когда я вижу его таким. Я чувствую, что мне следовало догадаться, прежде чем идти в этот бар, что я должна была знать, что они никогда не позволят мне так легко погасить такой значительный долг.

Совсем недавно я была намного наивнее и невиннее.

Мы едим нашу уличную еду навынос перед камином и говорим о школе, о будущем Джорджи, о том, что я возвращаюсь к своей работе, о чем угодно, только не обо мне, и о том, что произошло. Я делаю все, что в моих силах, чтобы не думать об Александре, но это кажется почти невозможным. Я скучаю по нему с пронизывающей до костей болью, от которой, я знаю, нет лекарства, и от печали невозможно избавиться. Я боюсь того, что с ним случится теперь, когда он снова совсем один. Я беспокоюсь, что голоса в его голове вернутся, чтобы преследовать его, что ему будет слишком легко снова вскрыть запястья и истечь кровью, когда его никто не спасет. Я знаю, что не должна нести этот груз, но все равно я за него боюсь.

Неважно плохой он, хороший или где-то между, я знаю, что он, прежде всего, сломленный человек. Тот, кого с давних пор по-настоящему не любила ни одна женщина. В этот момент я осознаю правду, я бы хотела, чтобы именно я вернула его к жизни, стала той, кто сможет снова показать ему, что значит быть любимым.

Той, которая смогла бы разрушить проклятие, которое он сам на себя наложил.

23

АЛЕКСАНДР

Когда я просыпаюсь, я один. Я знал, что так и будет. Но это не меняет того, как я чувствую себя, и как трещины в моем сердце раскрываются, когда я смотрю в сторону и вижу, что кровать пуста, и печаль, которая наполняет меня, неописуема, когда я без тени сомнения понимаю, что она ушла.

Ноэль ушла.

Я смутно, словно во сне, помню, как она поцеловала меня на прощание или, по крайней мере, мне кажется, что помню. Насколько я знаю, она ушла в спешке, без единого слова или ласки, радуясь возможности освободиться от меня. Но я хочу верить, что это неправда, что она имела в виду то, что сказала мне прошлой ночью. Мы говорили друг с другом на нашем родном языке, и внутри этого была скрыта правда.

Я влюбился в нее, а она в меня. Моя Ноэль. Моя красавица. Мой маленький мышонок.

За исключением, конечно, того, что она больше не моя.

Встать кажется почти невозможным. Я чувствую себя подавленным потерей, и это чувство настолько мне знакомо, что от него становится намного хуже. Вот почему я хотел быть один! Со злостью думаю я, поднимаясь, не обращая внимания на кричащую, раскаляющую добела боль в запястьях. Вот почему я хотел сгнить в темноте. Чтобы я никогда больше этого не чувствовал.

Я чувствую себя опустошенным, безвоздушным, как будто я не могу дышать без нее. Она бросила меня! Гнев разрывает меня при мысли об этом, ужасном предательстве, совсем как Анастасия. Она не бросила меня ради другого любовника. Она ушла ради своей семьи. Семьи, из которой ее украли, чтобы бросить ко мне.

Я не просил ее красть!

Я также не отпускал ее слишком долго.

Я чувствую, как нарастает боль, когда я, спотыкаясь, ковыляю по коридору, в моих костях, груди, голове, как будто клапан давления требует, чтобы его отпустили. Она ушла, ты потерял ее, повторяется в моей голове, насмехаясь надо мной, крича на меня, голоса смеются над моей болью. Моим опустошением. Я ковыляю в гостиную и вижу остатки того, что она сделала для меня прошлой ночью, сгоревшие поленья в камине, мерцающую рождественскую елку, бокалы для вина, оставленные на столе, одеяло, небрежно брошенное на диван. Я помню, как она прижималась ко мне, смотрела на огонь, пока я объяснял ей свое прозвище, как мы смеялись и как легко нам было всего на мгновение. Внезапно, в тот момент, я понял, что я рад, что у меня не получилось покончить с собой. Я был рад, что она спасла меня.

— Ты должна была позволить мне умереть! — Выкрикиваю я слова из все еще хриплого и воспаленного горла, больше похожего на рев, чем на что-либо другое, слова вырываются из меня в порыве боли, горя и гнева. — Что угодно, только не оставлять меня снова одного!

Я больше никогда ее не увижу.