Подарок на совершеннолетие (СИ)

— А ты сам догадайся, — с вызовом произносит та, поднося к моему рту ложку с…

— Ванильный пудинг!? Да вы издеваетесь.

Окидываю всех троих насмешливым взглядом: к слову, Мария Ваккер и Кристина Хаубнер стоят за спиной своей предводительницы с многозначительно сложенными на груди руками. Телохранительницы… Не могу сдержать улыбки.

— Ничуть, — позволяет себе улыбку превосходства фрау Риттерсбах, а потом грозно командует: — Открывай рот!

— Чт-ооо? — только и успеваю произнести я, а ложка ванильного пудинга уже впихнута в мой рот, отчего я почти давлюсь ее содержимым.

— Слушайте, ну это уж слишком, — отплевываюсь я, пытаясь увернуться от бережно утирающей меня салфеткой Марии. — Если вам так хочется, чтобы я непременно попробовал этот пудинг, так мне и скажите… Я попробую. Только руки развяжите!

Турбобабули качают головами одновременно, словно они единый организм, действующий строго в слаженном порядке.

— Маленький плутишка! — грозит пальчиком Хайди Риттерсбах. — Так мы тебе и поверили! — Потом гладит меня по щеке, приговаривая: — Расслабься, милый. Давай просто поговорим, хорошо?

— Да я вроде как не против, — улыбаюсь своей мучительнице, — просто вы меня как бы смущаете всем этим, — дергаю руками и головой. — Может, обойдемся без рукоприкладства?

— Милый, никакого рукоприкладства, — изображает святую невинность пожилая леди, посматривая на мои ноги под гостиничным покрывалом. — Как твое колено, кстати? Больше не болит?

И я аж подскакиваю, если так можно сказать, на своем месте…

— С коленом все в полном порядке! Спасибо.

Провоцирует, как пить дать, провоцирует… И я хотел бы, да так и не могу рассердиться на них по-настоящему: непосредственность турбобабуль вызывает на лице неизменную улыбку. Надеюсь только, они развяжут меня до того, как кто-нибудь обнаружит нас четверых в таком вот неоднозначном положении…

— Тогда о другом, — глядит на меня предводительница амазонок. — Расскажи нам о той девушке в Инсбруке. Эстер, кажется… — И добавляет: — Пожалуйста.

Я снова хочу было воскликнуть «что?», да только памятуя о первом разе, крепко стискиваю зубы и отрицательно машу головой.

Бабули переглядываются, и полная ложка пудинга снова приближается к моим губам.

— Открывай рот, мальчик мой! — воркует Хайди Риттерсбах. — Тот, кто не едал ванильного пудинга — и не познал жизни во всей ее полноте. Ну же, не заставляй нам быть чуточку дерзкими!

— Чуточку?! — успеваю возмутиться одними губами.

— Саааамую малость, — подтверждает та, разводя пальцы левой руки на два сантиметра. В правой — по-прежнему маячит полная ложка пудинга… И без перехода снова интересуется: — Так ты расскажешь нам про девочку из Инсбрука?

По моему лицу они понимают, что я не намерен говорить о ней, и тогда, вслед за командой «девочки!», обе телохранительницы хватаются за мои щиколотки и начинают щекотать пятки.

— Перестаньте! — умоляю, задыхаясь, и новая порция пудинга перекочевывает в мой рот, а фрау Риттерсбах серьезно так осведомляется: — Алекс, милый, ты уверен, что не можешь ходить? Ты едва не пришиб бедняжку Марию… своею ногой.

Проглатываю злополучный пудинг и гляжу на всех троих теперь уже колючими глазами.

20 глава

20 глава.

— Я сейчас стану кричать, — решаю припугнуть ванильное трио, только тем и дела нет.

— Что ты, что ты, — якобы, ужасается фрау Риттерсбах, — хочешь, чтобы НАС застали в таком положении?

— ВАС застали?! — не могу сдержать своего удивления. — Это меня могут застать привязанным к кровати… насилуемым ненавистным пудингом!

— Боже! — ахают три мнимые добродетели, прикрывая испуганно рот. — Какое нехорошее слово, милый. За это нам придется скормить тебе еще ложечку пудинга… для успокоения.

Набираю полную грудь воздуха — хочу продолжить наше препирательство яростным отпором — только передумываю и послушно открываю рот:

— Давайте свой пудинг.

И третья ложка ненавистного лакомства благополучно оказывается у меня во рту.

— Вкуснятина! — провозглашаю не без толики сарказма. И спрашиваю: — Так зачем вам все это? Чего вы от меня хотите?

И фрау Риттерсбах отвечает:

— Хотим услышать вашу с Эстер историю. Будь паинькой, расскажи… иначе, — она зачерпывает новую ложку пудинга. — Сам понимаешь.

Не пойму: я то ли сержусь на них, то ли нет; задумываюсь, припоминая… и сразу же вижу разверзтую в бездну дверь самолета. А потом — ощущение полета, я даже прикрываю глаза, чтобы вполне насладиться почти вытесненным из сердца воспоминанием.

Минута свободного падения — ужасно, но и прекрасно одновременно!

И почему Эстер неизменно ассоциируется у меня с той самой самолетной дверью и минутой последующего полета?

Не потому ли, что знакомство с ней как бы вытолкнуто меня во взрослую жизнь… Падать было и страшно, и мучительно, но разве и не приятно?

И как итог: свободное падение длится не дольше минуты, а потом раскрывается парашют, и ты, пусть и продолжаешь падать, уже не боишься.

Закончилась ли моя минута свободного падения?

Сам же и отвечаю: в тот самый момент, как получил обличающее Эстер видео…

Тогда не пора ли мне выдохнуть и положиться на «парашют»?