Подарок на совершеннолетие (СИ)

— Зачем вам наша история? — произношу с тоской в голосе, и фрау Риттерсбах даже глаза округляет:

— Алекс, милый, доживи до наших лет и поймешь, что для шестидесятилетней женщины нет ничего занимательнее настоящей истории любви! А случай в том клубе поразил нас в самое сердце, правда, девочки? — Те утвердительно кивают. — Мы поняли, что в твоем несчастьи виновата та длинноногая девица в купальнике, а настоящая история о несчастной любви — занимательнее вдвойне.

— Могли бы просто спросить, — хмыкаю я.

— И ты бы ответил? — скептически изогнутая бровь фрау Риттерсбах так и подскакивает кверху.

Молчу — они правы, не ответил бы. Я вообще ни с кем не говорил о случившемся с самого дня именин, просто не мог… случившееся спрессовалось в тугой болезненный комок, застрявший в области сердца: ни сглотнуть, ни выдохнуть наружу. Заноза с гнойником посередине…

— Она обманула меня, — произношу хриплым голосом. — Говорила, что любит… что ей плевать на мои неподвижные ноги… Заставила поверить в крылья за плечами, а потом сама же их и изломала. Ничего особенного, если подумать: готовый обмануться, был обманут. Решил, что яркокрылая бабочка способна увлечься непримечательным цветком… Только такого не бывает, за что я и поплатился. Вот и вся история.

Фрау Риттерсбах качает головой.

— Мне жаль, дорогой. Разочарование в любви — отвратительнейшая штука, я понимаю…

— Правда понимаете? — скептически хмыкаю я.

— Еще как понимаю! — вскидывается пожилая леди. — Не думаешь же ты, что Хайди Риттерсбах уже родилась старухой? Нет, мальчик мой, это сердце, — похлопывает себя ладонью по левой стороне груди, — прожило долгую и насыщенную жизнь, знавало и ненависть, и любовь, бывало разочарованным, и восхищенным, умело обливаться слезами и петь от избытка чувств. Уж я-то знаю, о чем говорю, поверь мне, мальчик мой. — И с новым напором: — Так вот тебе мой совет, — секундная пауза для пущего эффекта, — просто разберись с этим, просто реши, что для тебя важнее: пестование былой обиды или открытость для всего нового. Ты хороший мальчик, Алекс, и ты еще будешь счастлив… если только захочешь того.

Потом отходит в сторону, уступая место Кристине Хаубнер, и та добавляет:

— Тебе повезло иметь тех, кому ты небезразличен… Просто цени это.

— Мы так счастливы, что встретили вас, — заключает эту сцену из сказки про Спящую красавицу Мария Ваккер — ощущаю себя новорожденной принцессой, которую наделяют дарами все феи королевства.

После чего по очереди целуют меня в лоб, а потом направляются к выходу.

— Эй, а руки развязать? — окликаю их с паникой в голосе, и фрау Риттерсбах глядит на маленькие часики на своем пухлом запястье:

— Примерно через двадцать минут придет тот, кто тебя освободит…

— Что?! — кричу я. — Почему не вы? Эй, развяжите меня… Хайди… Мария… Кристина! — последняя лишь пожимает плечами, выкатывая за дверь инвалидную коляску. — Что вы делаете? — продолжаю неистовствовать я. — Куда вы увозите мою коляску?

Те молча выходят и прикрывают дверь.

Дергаю руками, что есть силы… Не помогает.

— Кстати, ножницы в верхнем ящике стола, — просовывается в комнату голова фрау Ваккер и тут же снова исчезает.

— Эй, — кричу я в сердцах, — развяжите меня, слышите?! Вы, безумные старухи с пудингом вместо мозгов.

Но те, конечно же, не отзываются, и я снова и снова дергаю запястьями в тщетной надежде высвободиться из своего унизительного плена. Только ничего не выходит…

Часы на каминной полке показывают начало шестого… Сколько прошло с момента их ухода? Двадцать минут, сказала фрау Риттерсбах — кто должен меня освободить? Любой из вариантов вызывает нервическое подергивание лицевых мышц.

Вслушиваюсь в звуки раннего утра и наконец различаю… шаги. Кто-то приближается к моей комнате… Стучит. Нажимает на ручку двери.

— Алекс? — При звуке этого голоса я почти готов затаиться, сделать вид, что со мной все в полном порядке… дожидаться иного спасителя. Однако беру себя в руки: Стефани — не самый худший из вариантов — произношу:

— Привет, я здесь.

И та приближается к кровати, переводя недоверчивый взгляд с моих привязанных чулками запястий в миске с ванильным пудингом… Думаю, все это вкупе выглядит весьма многозначительно, и Стефани наконец произносит:

— Ночная оргия?

— Скорее полуночный шабаш, — отзываюсь с наигранным безразличием, словно быть связанным и насильно закормленным пудингом — это такое сверхпривычное для меня времяпрепровождение. — И добавляю: — Три обезумившие ведьмы решили отомстить мне за оскорбление ванильного пудинга… Может, уже развяжешь меня или так и будем вести досужие разговоры?

Лицо Стефани расплывается в довольной улыбке.

— Они действительно сделали это?! — она начинает было развязывать мою правую руку, но узлы затянулись крепче некуда, и у нее ничего не выходит.

— Сделали, как видишь, — ворчу я. — Дай только мне их увидеть… руки так и чешутся учудить с ними нечто столь же «приятное». Да скорей же, Стеф, чего ты возишься?

Та складывает руки на груди и глядит на меня, нахмурив брови.

— Знаешь, думаю, я не стану тебя развязывать, — произносит недовольным голосом.

— Что?! Это еще почему?