Подарок на совершеннолетие (СИ)

— Да потому что только в таком положении ты и способен выслушать меня, не пускаясь в бега, — припечатывает она, присаживаясь на край кровати. Потом тычет пальцем мне в грудь и продолжает: — Я знаю, что была не права, устроив вашу с Эстер встречу, и даже понимаю, что ты можешь все еще злиться на меня за это, только… я не хочу, чтобы из-за меня… или Эстер ты перестал верить в себя. Чтобы в пику нам даже не пытался встать на ноги, хотя ты можешь это сделать, и мы оба знаем это. Пожалуйста, Алекс, просто дай себе шанс! Это все, о чем я могу просить.

Гляжу поверх плеча Стефани и борюсь с самим собой: мне жуть как наскучила эта заевшая пластинка про вторые шансы, но с другой стороны я знаю, что она права… Знаю, но пока не решаюсь поверить.

А потом в глазах Стефани что-то меняется, словно и она ведет внутри себя некую невидимую битву и сейчас ее решающий бой, едва успеваю осознать, что происходит, а ее теплые губы оказываются прижатыми к моим губам… Белокурые пряди пушистым облаком падают на лицо, подобно невесомым снежинкам — щекочащим и невероятно приятным.

От новизны ощущений… и неожиданности сбивается дыхание.

Значит, не показалось, думается мне, значит это правда…

— Хочешь изменить своему парню со мной? — невольно вырывается у меня, когда Стефани отстраняется. Понимаю, что веду себя по-свински, только от внезапного шока делаюсь абсолютно неуправляемым…

— А что, если и так? — с вызовом осведомляется та, даже не пытаясь скрыть предательскую краску, залившую ее щеки и шею. — Что, если хочу?.. Да.

— Тогда, выходит, ты шлюха, — отвечаю с неожиданным для самого себя раздражением.

И Стефани качает головой, словно не верит, что я вообще способен произнести такое.

— Ты стал злой, Алекс. — И я вижу, как начинают блестеть ее глаза.

Злой? Нет.

— Я просто стал называть вещи своими именами.

Но она все еще качает головой и говорит:

— Значит, исходя из твоей логики, хотеть тебя может только шлюха, так получается?

Это не совсем то, что я имел в виду, но…

— Исходя из моего опыта, да. Сама знаешь… — насмешливо отзываюсь я, понимая, что в итоге пожалею о каждом сказанном в запальчивости слове. А Стеф уже тычет пальцем мне в грудь:

— Я не шлюха, Алекс, и Эстер, если на то пошло, тоже не шлюха… Любить тебя — это не подвиг, как бы ты там себе ни думал, и мне все равно, будешь ты ходить или нет… я просто… просто люблю тебя. Без всяких там «если» да «кабы»… И Бастиан… Бастиан мне не парень… он мой брат, чтобы ты знал. — Потом вскакивает с постели, делает стремительный круг по комнате, а я только и могу что произнести:

— Ножницы в верхнем ящике стола.

Стеф молча выхватывает их из задвижки и подходит ко мне с таким диким выражением лица, словно готова прирезать меня этими самыми ножницами (я даже почти готов простить ей это смертоубийство — сам напросился), к счастью, перерезает она только мои путы… На меня даже не смотрит.

Я и сам стараюсь не столкнуться с ней взглядом…

Стеф любит меня, действительно любит — поверить в такое не просто. А ведь когда-то я был почти влюблен в нее, только не дал себе шанса — решил, что даже мечтать о подобном было бы глупостью. И вот…

— Стефани. — Она не отзывается; швыряет ножницы на комод и молча выходит за дверь.

Растираю занемевшие запястья, луплю себя кулаком по лбу, сажусь и снова падаю на кровать, словно какой-то умалишенный, едва ли не рычу в голос: зачем, зачем я только наговорил ей подобное? Глупость все это, самая настоящая глупость, яйца выеденного не стоящая. А я просто перенервничал… испугался, банально запаниковал.

Дурак.

Идиот.

Полный кретин.

… Губы у Стеф нежные, не такие, как у Эстер…

И тут же стону: о чем я только думаю! Еще раз луплю себя по лбу и как будто бы прихожу в себя: надо пойти к Стеф и извиниться; порываюсь в сторону инвалидной коляски, только тогда и вспоминая, что ее-то и нет: безумное трио зачем-то присвоило ее себе.

Может, они оставили коляску за дверью?

Может, решили таким образом продлить свои извращенные пытки?

Почти решаю позвонить Бастиану и попросить о помощи, но передумываю: спускаю ноги с кровати и пробую… впервые по-настоящему пробую встать на них. Те словно ванильный пудинг — меня невольно передергивает! — неустойчивые и желеподобные… Отталкиваюсь от кровати руками, на секунду замирая в вертикальном положении, а потом пребольно ударяюсь коленами об пол; ковер смягчают силу удара.

Снова упал…

Я снова… снова упал!

Хочется сдаться и начать жалеть себя, остаться лежать на этом полу, пока кто-нибудь не найдет меня в этом жалком, расплющенном, словно растекшийся пудинг, состоянии, только я ДОЛЖЕН поговорить со Стефани, попросить у нее прощение… Должен.

Ползу к столу и, упираясь о столешницу, подтягиваю свое тело вверх… Так… так, еще чуть-чуть! И вот — еще одна секунда триумфа, после которой я снова падаю на пол, увлекая за собой декоративную салфетку с водруженной на нее корзиной с фруктами. Мы с ней падаем одновременно, и, лежа среди рассыпанных по полу яблок, груш и ананаса, я так и представляю себя натюрмортом под названием «Алекс среди ананасов».

«Алекс среди яблок» звучало бы менее экстравагантно…