Подарок от Гумбольдта

Сидя в переполненном театральном зале, я воображал, что над аудиторией веют духи, пытаясь проникнуть в нас, что их дыхание оживляет цветастые костюмчики ребятишек – так кислород оживляет пламень.

Ребятня захлебнулась криками – это Рип выбирался из кучи листьев. Зная, что он будет делать, я едва не застонал. Теперь встал ребром вопрос, удастся ли ему не уснуть снова.

В антракте я наткнулся на доктора Клостермана из Центрального оздоровительного. Это он убеждал меня в сауне пройти операцию по удалению мешков под глазами. Несложная процедура, и я буду выглядеть на несколько лет моложе. Я только кивнул, когда он проходил мимо со своими детьми. «Что-то вас последнее время не видно», – сказал Клостерман.

Меня не видно, потому что я последнее время нигде не бываю. Только прошлой ночью, когда я заснул на груди у Ренаты, мне снова приснился сон, будто я чемпион нашего малого тенниса. Мощным ударом слева я послал крученый мяч в самый угол площадки. Мне снилось, будто я громлю Скотти, инструктора клуба и непобедимого грека-хироманта, мускулистого, волосатого, косолапого, но яростного спортсмена, у которого в реальной жизни я не выиграл ни одной партии. Зато на сновидческом корте я дрался как лев.

В раздевалке Лиш вспомнила, что мама прислала мне записку. Я вскрыл конверт и прочитал: «Чарлз, мне угрожают!»

Опять Кантебиле. Прежде чем похитить нас с Текстером на Мичиганском бульваре, может быть, в то самое время, когда мы любовались зимним пейзажем Моне, он позвонил Денизе и стал угрожать ей. Однажды, говоря о Денизе, Джордж Суибл объяснил мне (хотя я и сам мог бы это объяснить): «Ее тяжба с тобой – это вся ее половая жизнь. Не разговаривай с Денизой, не спорь, если не хочешь ее порадовать». В таком же духе он наверняка истолковал бы угрозы Кантебиле. «Для него это способ спустить». С другой стороны, допускаю, что фантазии Кантебиле, его претензия выступать первым заместителем Смерти преследовали цель пробудить меня от спячки. Эта мысль пришла мне в голову, когда нас везли в полицейской машине.

– Мама ждет ответа? – спросил я у дочери.

Лиш посмотрела на меня своими большими фиалковыми глазами, точь-в-точь такими же, как у матери.

– Она ничего не сказала, папа.

Дениза, разумеется, не преминула сообщить Урбановичу, что против нее готовится заговор и ее намереваются убить. С точки зрения судьи, это решит дело. Он и без того недолюбливает меня. Теперь у него полное право обчистить мои карманы. Прощайте, зеленые бумажки! Я начал торопливо подсчитывать мои тающие ресурсы. Двенадцать сотен сюда, восемнадцать туда, продать мои замечательные ковры и «мерседес» – совершенно невыгодная операция, если учесть, в каком состоянии машина. Скорее всего, Кантебиле сейчас за решеткой на углу Двадцать шестой и Калифорния-авеню. Надеюсь, он получит по заслугам. В тюрьмах людей даже убивают. Возможно, найдется тот, кто на это решится. Впрочем, сомневаюсь, что он долго пробудет в заключении. Вероятно, добьется отсрочки исполнения приговора. Суды у нас нынче либеральные, раздают разрешения, как Армия спасения пирожки. Хотя мне-то что? Я лечу в Милан.

Итак, в память о прошлом я нанес визит Наоми Лутц, ныне Наоми Вольпер. В бюро услуг я заказал роскошный лимузин – чего уж там скупиться – и поехал к Маркет-парк. День стоял ветреный, слякотный. Самое время мальчишкам подраться ранцами и почувствовать себя героями.

Наоми была на посту. Она перекрывала движение, когда школьники в плащах, дождевиках и капюшонах, шлепая по лужам, переходили улицу. Под полицейской формой на ней было три свитера. Пилотка, портупея, перчатки, сапоги на меху, назатыльник, прикрывающий шею, – все как положено. Обмундирование совершенно скрывало ее фигуру. Помахивая рукой, Наоми собирала вокруг себя ребятишек, останавливала движение, а потом, сутулясь, тяжело ступая на толстых подошвах, возвращалась на тротуар. И эту женщину я когда-то без памяти любил. С этой женщиной мне нужно было бы спать на протяжении сорока лет в моей любимой позе (она лежит спиной ко мне, у меня в руках ее грудь). Как выжить человеку в жестоком Чикаго без такого удовольствия? Подойдя к Наоми поближе, я увидел в пожилой женщине молодую девушку. Увидел ее ровные коротковатые зубы, красивые десны и ямочку на левой щеке. Мне казалось, что я вдыхаю кисловатый насыщенный запах золотой женской поры, слышу голос Наоми, ее плавный, протяжный говор – она позволяла себе это маленькое притворство, которое мы оба находили таким очаровательным. «И даже сейчас – почему бы нет?» – подумал я. Дождь конца семидесятых показался мне крошечными капельками пота, проступавшими на ее мраморном, как венецианская маска, лице, когда мы старательно занимались любовью в тридцатых. Но нет, я не притронусь к Наоми, не сниму с нее полицейскую тужурку, три свитера, юбку, нижнее белье. Она не захочет, чтобы я увидел, как обвисли ее груди и бедра. Хэнку, ее другу, все равно, они с Наоми вместе состарились, но мне, знавшему ее с давних времен… Нет, не притронусь, это не нужно, невозможно, недопустимо.