Подарок от Гумбольдта

Под бравурную музыку пошли первые кадры, выдержанные в стилистике хроники двадцатых годов: первое покорение Северного полюса Амундсеном и Умберто Нобиле, которые на дирижабле совершают перелет из Скандинавии на Аляску. Я радовался: режиссер подобрал группу хороших комических артистов. Вот папа, благословляющий толпу со своего балкона. Вот Амундсен и Нобиле, товарищи и соперники. Маленькая девочка преподносит Амундсену букет цветов – Нобиле выхватывает его и выкидывает. Нобиле отдает одно распоряжение, Амундсен, в пику ему, отдает другое. Норвежцы ссорятся с итальянцами. Затем под знакомые звуки марша «Время – вперед!» мы оказываемся в сицилийской деревушке. Ретроспективные кадры накладываются на сегодняшнюю жизнь добродушного старичка, торговца мороженым, за которым местные ребятишки бегают гурьбой, любящего отца прелестной Сильвии Соттотутти. В молодости Кальдофреддо участвовал в двух перелетах, третий, под началом Нобиле, потерпел неудачу. Дирижабль упал, команду разбросало по арктическим льдинам. Получив радиосигналы от выживших, на помощь им движется русский ледокол «Красин». На каком-то банкете сильно подвыпивший Амундсен, о котором Гумбольдт разузнал решительно все, получает телеграмму о катастрофе и немедленно снаряжает чартерный самолет. Между ним и летчиком-французом возникает яростный спор. Пилот предупреждает, что машина перегружена, но Амундсен отдает команду лететь. Их самолет падает в море. Меня неприятно поразило, в каком комедийном духе трактуются трагические события. Мне вспомнилось, что мы с Гумбольдтом разошлись во мнениях. Он настаивал на том, чтобы подать их в комическом свете. Так оно и получилось. Самолет затонул, а сотни зрителей корчились от смеха. Не знаю, понравилось бы это Гумбольдту.

Следующие части фильма принадлежали по сценарию только мне. Пришлось провести соответствующие разыскания. В результате мое перо выписало сцены, где спасенный Кальдофреддо мучится виной за то, что ел человеческое мясо. На удивление русских моряков, он как безумный бегает по палубе «Красина», несет какой-то бред, пьет ледяную воду, кидается на стол с огромным ножом, бьется головой о переборки. Заподозривший неладное судовой врач выкачивает содержимое его желудка и находит под микроскопом волокна человеческой ткани. Затем следует ударная сцена. Сталин приказывает выставить их в стеклянном сосуде на Красной площади, как подтверждение того неоспоримого факта, что в условиях капиталистического общества люди пожирают друг друга. На площади реют красные знамена, гремят оркестры. Затем на экране появляется Муссолини, пришедший в ярость от этого известия, и невозмутимый Калвин Кулидж в Белом доме, который собирается соснуть после доброго обеда. Я смотрел эти кадры в полном восторге. Все это мое! Все родилось в моей голове, в Принстоне, штат Нью-Джерси, двадцать лет назад. Правда, меня не покидало ощущение, что картина не ах какое достижение, что Вселенная не огласилась перезвоном колоколов. И тем не менее… И тем не менее в ней что-то есть. Фильм доставлял удовольствие сотням и сотням тысяч, нет, миллионам зрителей. Конечно, тут есть и заслуга изобретательного режиссера и Джорджа Отвея, который великолепно играл Кальдофреддо. Этот англичанин лет тридцати пяти поразительно напоминал Гумбольдта. Когда я увидел, как он наподобие обезьяны в клетке бьется головой о стены каюты, меня пронзила мысль, что вот так же бился Гумбольдт, когда полиция увозила его в Белвью. Бедный бесшабашный, рыдающий, матюгающийся Гумбольдт! Какое множество талантов увяло в его груди! Сходство между мечущимся в каюте Отвеем и Гумбольдтом было столь велико, что я заплакал. Зал был в восторге, дикий хохот прокатывался от одного его конца в другой, а я громко рыдал. Кантебиле наклонился к моему уху, прошептал: «Вот это картина, а! Что я тебе говорил! Даже ты помираешь со смеху». Сейчас Гумбольдт покоится в могиле, а его душа находится в неведомой части мироздания, где души мертвых могут получить помощь только от нас, живущих на Земле, как получает от нас зерно население Бангладеш. Увы нам, которые рождаются от миллионов и миллиардов, как пузырьки в шипучке. Перед моим внутренним взором, словно в тумане, промелькнули живые и мертвые, промелькнуло все человечество, которое хохочет, когда на экране проходят картины трагедии людоедства, когда людей поглощают гигантские валы смерти, они гибнут в пожарах, сражениях, от голода. Потом мне привиделось, будто я лечу в непроницаемый мгле и вдруг оказываюсь над большим городом. Он поблескивал ледяными каплями далеко-далеко внизу. Я попытался угадать, приземлюсь или полечу дальше. Я полетел дальше.

– Все соответствует твоему сценарию? – спросил Кантебиле.

– В общем и целом – да. Правда, кое-что и своего добавили.

– О том, что добавили, ты особенно не распространяйся. Завтра ты должен быть в боевом настроении.