Подарок от Гумбольдта

– Мистер Барбеш договорится с тобой, какой выставить счет, – ответил я. – А теперь проваливай, Кантебиле. Наши отношения кончились. Будем снова незнакомцами.

– Ах ты, жопа неблагодарная!

Трубку снова взял Барбеш.

– Где вас найти, чтобы держать с вами связь? Остаетесь пока в Мадриде?

– Я, возможно, на недельку слетаю в Альмерию, а потом вернусь в Штаты. Забот у меня в Чикаго по горло. Дочек надо повидать и встретиться с дядей мистера Флейшера. А когда разделаюсь с первоочередными делами, снова отправлюсь в Европу… чтобы начать новую жизнь, – добавил я.

Поспрашивайте немного, и я выложу вам все. Я по-прежнему открывал душу всем, кому был – до лампочки.

* * *

Теплым апрельским днем Вольдемар Вальд, Менаш Клингер и я перезахоронили Гумбольдта и его мать на кладбище с мифологическим названием «Валгалла». Я постарался сделать так, чтобы все прошло красиво, по высшему классу.

Первоначально Гумбольдт был похоронен не на каком-то занюханном погосте для бродяг и бомжей, а в новейшем погребальном комплексе в Нью-Джерси, нареченном в округе «Городком смерти». О таких комплексах рассказывал в парилке Русских бань на Дивижн-стрит Коффритц, первый муж Ренаты, старому Мирону Суиблу. «Там всегда мошенничают. Не отводят человеку положенные ему футы сполна. Экономят, видите ли. Лежишь, убранный кое-как и с согнутыми в коленях ногами. Разве человек не имеет права вытянуться всласть на целую вечность, я вас спрашиваю?»

После недолгих разысканий я узнал, что похороны организовал человек из Фонда Белиша. Этот сострадательный, участливый человек, подчиненный Лонгстаффа, вспомнил, что Гумбольдт в свое время тоже числился в штате факультета, взял из морга его тело и устроил панихиду в часовне на Риверсайде.

Теперь Гумбольдта эксгумировали и в новом гробу повезли через мост Джорджа Вашингтона. Я заехал за стариками в их новую квартиру в северном Уэст-Сайде. Готовила им и убирала в квартире приходящая прислуга. В общем, они прилично устроились. Я разволновался, передавая дяде Вольдемару крупную сумму денег, и признался ему в этом.

– Чарли, мальчик, послушай, что я скажу, – начал он. – Лошадки, которых я знал и любил, давно гниют в земле. Я позабыл, как подступаются к букмекеру. В нашем старом районе теперь пуэрториканцы заправляют. Но я ничего, держусь. За мной Менаш присматривает. Что я хочу сказать, мальчик. Не знаю, кто бы еще из теперешней молодежи так щедро поделился со стариком денежками. Все, что останется после меня, – твое.

Мы сидели втроем в черном лимузине на манхэттенской стороне подвесного моста, ожидая катафалк из Нью-Джерси. Перед нами расстилался Гудзон. Наконец появилась похоронная карета, и мы поехали в «Валгаллу». Ветреная, с дождичком погода лучше подходила бы похоронам, но день стоял теплый, душный, и небо было бледно-голубое, как застиранный шелк. Мы долго шли по дорожкам кладбища. Деревья давно должны были бы опушиться зеленью, но стояли голые, чернея на фоне могильных плит. Вольдемар надел все траурное, что нашлось в гардеробе старого игрока: черные брюки, черные ботинки и черная шляпа, но спортивное пальтишко в крупную красную стрелку мшисто поблескивало на солнышке запоздалой весны. Менаш, печально улыбаясь под толстыми стеклами очков, неуверенно переступал ногами по гравию и траве. Шаг его был тем более осторожным, что он смотрел наверх, на деревья. Смотреть было особенно не на что, только вязы и яворы да птахи на ветвях и белки, бегающие по стволам сверху вниз и снизу вверх.

Мы подошли к назначенному участку. Двое служителей открывали похоронные дроги. Рядом стоял гроб с останками матери Гумбольдта.