Подарок от Гумбольдта

– Человечество надо мерить другими мерками. Уитмен сравнил нас с животными, и сравнение оказалось не в нашу пользу. Животные не жалуются на то, что они животные. Я понимаю его. Сколько долгих часов я провел, наблюдая, как носятся в воздухе ласточки, как они прыгают и купаются в пыли. Люблю ласточек, хотя мозг у них не так развит, как у обезьян. Мне очень нравятся орангутанги. Хорошо иметь у себя в квартире забавного друга – орангутанга, хотя он не способен думать, как Гумбольдт. Но почему мы считаем, что человек – венец творения? Вот в чем вопрос. Я же полагаю, что мы занимаем лишь одну ступень в поступательном движении Вселенной, что есть другие, более высокие ступени, и на них стоят гораздо более развитые по сравнению с нами существа. Господствующие представления отрицают это. Нас мучит какое-то удушье. Это мы задыхаемся от узости наших понятий. Согласно господствующим представлениям, существование души недоказуемо, но люди живут и верят, что у них есть души. Люди ведут себя так, словно прибыли из другой жизни, из какого-то неведомого места, и у них побуждения и желания, необъяснимые с точки зрения так называемого здравого смысла. Для обиходного сознания жизнь – это увлекательное спортивное зрелище. Оно захватывает тебя целиком, если не становится скучным. Призрак бродит по планете, призрак уныния и скуки, и нарушает зрелищность истории.

Кэтлин повторила, что от лошадника Тиглера не слышала таких интересных вещей. Выразила надежду, что я все-таки поеду в Альмерию, это хороший город, а в фильме мне подойдет роль алебардщика.

– Я и сам хотел бы убраться из пансиона. Очень уж досаждают постояльцы. Но пока я все-таки останусь в Мадриде, чтобы внимательнее следить за делами со сценариями и с Текстером. Не исключено, что снова слетаю ненадолго в Париж. У меня там два адвоката, а это двойная головная боль.

– Не очень ты жалуешь адвокатов.

– Как тебе сказать… Я преклоняюсь перед Линкольном, а ведь он был адвокатом. Впрочем, от Линкольна ничего не осталось – разве что имя на автомобильных номерах в Иллинойсе.

Необходимость поездки в Париж скоро отпала. Из Нью-Йорка пришло письмо от Стюарта.

«Из вашего письма явствует, что вы совершенно не следите за газетами. Это верно, что находящийся в Аргентине Пьер Текстер был похищен неизвестными и увезен в неизвестном направлении. Ничего конкретнее я сказать не могу, равно как не могу сказать, находится ли он сейчас в руках бандитов. Но поскольку вы давний приятель Текстера, я обязан конфиденциально сообщить вам, что все происшедшее очень удивляет меня и временами я задаюсь вопросом: правда ли это? Заметьте, я не хочу сказать этим, что люди, схватившие Текстера прямо на улице, сочли его важной птицей. Нет никаких признаков того, что нападение было спланировано заранее, как это могло иметь место в случае с мисс Херст и сиамскими близнецами. Посылаю вам вырезку из «Нью-Йорк таймс», где на полосе, отданной письмам читателей и редакционным комментариям, опубликована заметка нашего друга Текстера. Высказывают предположение, что рукопись отправлена из какого-то тайника или темницы, где его держат. Как получилось, спрашиваю я вас, что Текстер имел возможность написать и переслать в «Таймс» материал о том, как его похитили? Вы, очевидно, обратите внимание на то, что он задался целью собрать средства для его выкупа. Мне говорили, что сердобольные граждане уже отправляют чеки в наше посольство в Буэнос-Айресе, надеясь, что Текстер воссоединится с семьей и обнимет всех своих девятерых детей. Похитители отнюдь не причинили Текстеру вреда, мало того, судя по всему, он неплохо проводит время. Пережитое, если я не ошибаюсь, даже отточило его стиль. Такой сенсации и саморекламе поистине нет цены. Ваша догадка о том, что он напал на золотоносную жилу, вероятно, имеет основания. Наш Текстер будет богат и знаменит – если не свернет себе шею».

В заметке Текстера я, в частности, прочитал: