Подарок от Гумбольдта

Юристы и медики охотно занимались Гумбольдтом. Несмотря на то что он не платил по счетам, а просто выбрасывал их в мусорную корзину. Занимались не потому, что он представлял реальный мир, а потому, что он был поэт. Им не хватало воздуха культуры, их интересовало, чем дышит гений (которого они научились почитать по книгам Фрейда и кинофильмам вроде «Мулен Руж» или «Луна и грош»). Они с удовольствием слушали печальные повести о его несчастьях. Попутно Гумбольдт распускал гадкие слухи и поливал людей грязью, используя для этого самые смелые метафоры. Власть, непристойность, слава, тайные пороки, мечты, угрозы, заблуждения – все смешалось в тех повестях.

Но даже и тогда проницательный и хитроумный Гумбольдт знал, как он котируется среди нью-йоркской публики, особенно среди людей его профессии. Как плохонькая картошка, доставляемая с Лонг-Айленда, на безостановочных конвейерах болезней и тяжб текли в манхэттенские врачебные кабинеты и адвокатские конторы пациенты и клиенты. Грязные картофелины требуют внимания со стороны специалистов. И вдруг прибывает Гумбольдт. Ах, Гумбольдт! Это вам не жалкая картофелина. Он – папайя, цитрон, экзотический плод. Гумбольдт красив, красноречив, умен, оригинален, даже если у него синяк под глазом, лицо поцарапано и сам он едва стоит на ногах. И какой богатый речевой репертуар, какая смелая смена стиля, темпа, тем. Поначалу он неуверен, словно даже робеет, потом начинает говорить – доверчиво, как ребенок, затем доверительно. Он, говорит, знает, какими словами обмениваются при ссорах жены и мужья; они увлечены перебранкой, но посторонним слушать ее утомительно. Скучища, говорят они и смотрят в потолок. Чего они стоят, эти американцы со своими вздорными понятиями о любви и мелкими драмами. Чего стоят их пересуды после самой радикальной революции в мире, после самой жестокой в истории человечества войны, после лагерей смерти и невиданных разрушений. Земля Европы пропитана кровью, в воздухе еще стоит дым крематориев и пожарищ. Чего стоят личные неурядицы американцев по сравнению с этими бедствиями. Разве они знают, что такое настоящие страдания?! Мир смотрит на американцев и говорит: «Такие сытые, улыбающиеся лица! Неужели эти люди страдают?» И тем не менее у демократии и изобилия есть свои трудности. Америка – это эксперимент, который ставит Господь Бог. Многие старые болячки человечества в Америке устранены, но от этого новые стали тем более заметными и загадочными.

«Мы не любим уникальные ценности. И все же отнимите у нас уникальные ценности, и вы увидите… вы понимаете, что я хочу сказать, – говорил Гумбольдт. – Былое величие человечества создано в скудности. А что ожидать от избыточности? Помните, у Вагнера великан Фафнир – или дракон? не уверен – спит на волшебном кольце. По-моему, Америка тоже спит, и ей снятся сладкие сны о справедливости и любви. Впрочем, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать иллюзии и мифы недорослей-американцев. Я только вот что хочу сказать…» И Гумбольдт начинал плести полотно своей необыкновенной повести, попутно вышивая на нем немыслимые узоры. Он вспоминал, что говорил Мильтон о браке, а Джон Стюарт о женщинах вообще. Затем следовал сюжет разоблачения и собственных переживаний. Гумбольдт обвинял, метал громы и молнии, кипел от возмущения, заикался, рыдал. Причудливыми траекториями метался он со скоростью света по всей Вселенной. Делал рентгеновские снимки голых фактов. Слабоволие, обманы, предательство, постыдные извращения, неумелая похоть, злонамеренность некоторых миллиардеров (с упоминанием имен). Вот она, правда! Непристойные позы, торчащие розовые соски, оскаленный рот, стоны, извержения… Юристы и медики сотни раз слышали подобные истории, но им хотелось слушать и слушать еще, поскольку рассказывал гений. Может быть, он удовлетворял их тайную тягу к порнографии?

Да, Гумбольдт был человек что надо – красивый, жизнерадостный, воодушевленный, остроумный, благородный. Рядом с ним чувствуешь радость бытия. Мы толковали о высоких материях: о том, что Диотима говорила Сократу о любви, о том, что имел в виду Спиноза, выдвинув положение amor dei intellectualis[14]. Разговоры с Гумбольдтом давали пищу уму, вливали силы. Он часто упоминал людей, некогда бывших его друзьями, и я понимал, что рано или поздно он порвет и со мной. Это лишь вопрос времени. У Гумбольдта не было старых друзей – только бывшие. Это ужасно, когда от тебя отворачивается друг. Я чувствовал себя брошенным в туннель, в котором мчится экспресс. Остается только прижаться к стене или упасть между рельсами и молиться, молиться.