Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)

   Между тем первую часть дня, до появления волны, мы провели очень приятно; при ярком солнечном свете мы обошли множество скалистых островков. Сидя в каюте с открытыми дверьми с обеих сторон, так как ветер дул прямо в корму, мы с Аланом, отправив юнгу с МакДональдом следить за командой, выкурили одну (Алан) или две (я) трубки капитанского хорошего табаку, рассказывая друг другу наши биографии. Это было для меня тем более важно, что давало возможность немного ознакомиться с горной Шотландией, где нам вскоре предстояло высадиться. В те дни, такие неспокойные и близкие к великому восстанию, всякий, шедший через поросшие вереском шотландские горы, должен был знать свой путь и опасности, которым там можно подвергнуться.

   Я первый показал пример, рассказав о своих приключениях, и Алан слушал меня с большим добродушием. Только когда я упомянул провокации ради священника, мистера Кемпбелла, Алан вспылил и воскликнул, что он ненавидит всех, носящих это имя.

   -- Отчего же?  -- сказал я.  -- Этого человека ты вряд ли можешь знать лично. Он конечно бесконечно далёк от реалий жизни, но ему вполне можно подать руку.

   -- Я ничего никогда не дал бы любому Кемпбеллу, -- ответил он, -- кроме свинцовой пули. Я охотно стал бы охотиться на весь этот род, как на тетеревов. Даже умирая, все-таки дополз бы до окна своей комнаты, чтобы выстрелить в ещё одного из них.

   -- Что у вас вышло с Кемпбеллами, Алан?  -- воскликнул я.

   -- А вот слушай...  -- ответил он. -- Ты отлично знаешь, что я Стюарт из Эпина, а Кемпбеллы долгое время беспокоили и разоряли моих родичей: они отнимали у нас земли обманом, но мечом никогда!  -- закричал он громко и ударил кулаком по столу. Видно было, что у человека действительно накипело на душе.

   -- Было ещё многое, -- продолжал он, -- и все в том же роде: лживые слова, поддельные бумаги, выходки, достойные торгашей, а не благородных людей. И все под видом законности, что ещё больше возмущает порядочного человека.

   -- Когда человек так щедро раздаривает пуговицы -- пошутил я,  -- не думаю, чтобы он мог быть хорошим судьей в торговых делах.

   -- А,  -- ответил он, снова улыбнувшись,  -- расточительность я унаследовал от того же человека, что и пуговицы,  -- то был отец мой Дункан Стюарт, вечная ему память! Он был лучшим человеком в нашем роду и лучшим солдатом в горной Шотландии, а это то же самое, что в целом мире! Уж мне-то хорошо известно: ведь он сам учил меня. Отец служил в Чёрной страже, когда её впервые собрали. За ним, как и за другими джентльменами, ходил паж, который нес его кремневое ружьё во время марша. Королю, очевидно, захотелось посмотреть на шотландское фехтование: моего отца и троих других как лучших фехтовальщиков выбрали и послали в Лондон. Там, во дворце, два часа подряд они показывали своё искусство королю Георгу, королеве Каролине, Кумберлэнду и другим, имена которых я не помню. Когда они кончили, король, хотя и был узурпатором, любезно поговорил с ними и дал каждому по три гинеи. По выходе из дворца им пришлось пройти мимо домика привратника. Моему отцу пришло в голову, что он, вероятно, первый джентльмен из горной Шотландии, проходивший через эти ворота, и потому следовало бы дать бедному привратнику подобающее понятие об его достоинстве и сунуть ему в руку полученные от короля три гинеи, точно то было его всегдашнее обыкновение. Трое его спутников сделали то же самое. Таким образом, они вышли на улицу, не оставив себе ни гроша за труды. Одни говорят, что такой-то первый одарил королевского привратника, другие называют другого, но верно то, что это был Дункан Стюарт, и я готов доказать это с помощью шпаги или пистолета. И это был мой отец, да благословит его бог!

   -- Я думаю, что такой человек не мог оставить вам большого наследства?  -- сочувственно спросил я.

   -- Это верно,  -- сказал Алан,  -- он оставил мне пару штанов и больше почти ничего. Вот почему мне пришлось поступить на военную службу. Это всегда будет пятном на моей совести и сыграет скверную шутку со мной, если я попаду в руки красных мундиров.

   -- Как,  -- воскликнул я,  -- разве вы служили в английской армии?

   -- Да,  -- сказал Алан,  -- но я вовремя дезертировал на сторону правого дела при Престонпансе, и в этом ещё есть некоторое утешение.*

   Кто бы сомневался, что всё придёт именно к этому.

   -- Ничего себе!  -- тем не менее воскликнул я,  -- ведь за это полагается смерть!

   -- Да,  -- ответил он,  -- если они поймают меня, то исповедь моя будет коротка, а веревка длинна! Но у меня в кармане патент на чин, выданный мне французским королем, и это, может быть, защитит меня.

   -- Очень сомневаюсь,  -- сказал я.

   -- Я сам сомневаюсь,  -- отвечал Алан.

   -- Боже мой,  -- воскликнул я,  -- если вы осужденный мятежник, дезертир и находитесь на службе у французского короля, то что заставляет вас возвращаться сюда? Вы искушаете судьбу.

   -- Ничего особенного,  -- скромно сказал Алан,  -- я возвращался сюда каждый год после сорок шестого.