Подгоряне

Организовал себе санаторий на берегу лесного пруда. Начисто отказался от минеральных вод Железноводска и Моршина. Пользовал себя теплой ушицей. Ухой без соли, без помидоров, без стручкового перца и чеснока. Уверял при этом, что рыбий желатин смазывает пораженную язвой слизистую оболочку желудка и ему, генералу, становится хорошо. К лекарству этому надобно прибавить тишину, безлюдье, чистый воздух, настоянный на лесных запахах, целебных самих по себе. Правда, случалось, что старик тосковал в одиночестве. Жена, сыновья, внуки и внучки остались в Кишиневе. Лишь изредка кто-нибудь из них наведывался к нему. Что касается досуга, то его у генерала было хоть отбавляй. У нового товарища, то есть Шеремета, со временем было похуже Как ни отчитывал, как ни бранил его генерал за нарушение "ушиного режима", секретарь райкома приезжал к его палатке нерегулярно. Благотворному действию ухи мешало пристрастие генеральского друга к курению. Поругивал Алексея Иосифовича за это пристрастие и генерал, и врачи во всех санаториях, в каких он только побывал. Шеремет выслушивал их, соглашался, что поступает относительно своего здоровья дурно, отрывал половину сигаретной начинки, чтобы вдыхать в себя поменьше никотина, носил в кармане мятные конфеты, надеясь, что они заменят ему курево. Но совсем отказаться от сигарет не мог.

Не мог регулярно наведываться и в генеральский "санаторий". Приезжал туда лишь в редкие дни, когда его не вызывали в Кишинев на совещания, заседания, активы и пленумы, коими так богата жизнь руководящих работников. В отличие от хозяина палатки Шеремет хлебал и уху, и поедал вареных карасей. Ветеран соблюдал строжайшую диету: ел только юшку с размоченными в ней сухариками, размоченными настолько, что уха превращалась в рыбную кашицу, которая была бы впору беззубым сосункам.

В этот наш приезд к генералу, на мое счастье, уха была настоящая. И приготовил ее не сам генерал, а еще один его друг, которого мы с Шереметом увидели возле палатки. Это местный лесник мош Остап Пинтяк пришел поразвлечь малость старого, одинокого человека. Узнав, что генерал ждет секретаря райкома, Пинтяк отбросил в сторону ружье, кожаный ягдташ, охотничий рог и принялся готовить уху. Начал с того, что растер в металлической посудине очищенные дольки чеснока; затем испек на углях несколько стручков горького перца, освободил и их от шкурки, потом смешал с чесночной массой. Соль лесник всегда имел при себе, носил ее в спичечном коробке. Не покидала его никогда и сумка с монополькой, с водкой, значит. Словом, врасплох этого человека не застанешь!

Увидя нас, мош Остап несказанно обрадовался. Со мною ведь встретился после долгих лет разлуки, да и Шеремета видел далеко не каждый день. К тому же лесник и себя считал здесь за хозяина: лесные угодья доверены ему, а не кому-нибудь еще, тут он царь и бог.

Наблюдая за хлопотами мош Остапа, генерал кряхтел, бормотал невнятно, был явно недоволен действиями "лесного разбойника", как мысленно называл Пинтяка. Лесник либо не замечал этого кряхтения и бормотания, либо не обращал на них внимания — он продолжал священнодействовать над ухой. В большом котелке отварил с десяток мелких пескарей, процедил "ижицу", бросил в нее несколько помидоров, три толстенных перца, три луковицы толщиною каждая с добрый кулак; только после этого добавил в котел сперва рыбок среднего размера, а под конец самую крупную. Если уж уха, так пусть она будет ухой! Не канителиться же с парой ледащих рыбешек, как этот генерал!

Без соли, без перца, без чеснока и помидоров — так это ж злая пародия на уху! Так она может утратить не то что заслуженную славу, но даже право называться ухой!

— Бросит в котел пару карасей-дистрофиков, а потом восторгается: "Ах, какую ушицу сварганил!" Ну что ты с ним будешь делать! Разве такой должна быть генеральская-то уха?! — возмущался лесник, подмигивая нам. — А еще казак!

Для мош Остапа Пинтяка все офицеры и генералы, русские, молдаване, татары, узбеки, даже турки, были либо москалями, либо казаками. Слова эти у мош Остапа заменяли и национальность, и профессию, и образование человека.