Подгоряне

В лесу, по которому я сейчас шел, мы не раз бывали с Андреем. И было у нас немало приключений. Взял как-то нас с собой собирать кизил бадя Василе Суфлецелу (дедушка отчаянно ругал его за то, что тот не может обойтись без маленьких "стригунков", что шагу не сделает без этих сопливых чертенят). И правда, бадя Василе, видать, на всю жизнь сохранил детский ум и детские забавы. Лазал с ребятишками по оврагам в поисках кладов, ставил вместе с ними капканы на зайцев и лисиц. Надеялся отыскать и показать нам затейливое жилище барсука, его нору с запасными выходами на случай нападения врагов. В душе-то планировал изловить этого хитрого зверька, жир протопить, а пышную серебристую шкуру продать на базаре. Кладов, конечно, бадя Василе никогда не находил, да, пожалуй, и не верил в их существование, иначе не устроил бы ловушки, в которую попался Иосуб Вырлан. Пробрался однажды ночью бадя Василе на поле Иосуба, вырыл там яму и замуровал в ней старый бочонок с десятком медных монет времен царицы Екатерины Второй, а своих односельчан предупредил, чтобы они вышли и подсмотрели, как Вырлан будет отрывать "клад". Подстегнутые неискоренимым чувством любопытства, люди вышли за окраину села, спрятались на краю оврага и, затаившись, наблюдали, как хозяин поля выворачивает из-под земли бочонок, потрошит его и вовсю бранится: "Мерзавцы! Грабители!.. Обобрали мой клад… Оставили несколько монеток, а золото и серебро забрали!.."

Ну так вот: бадя Василе брал нас с собой в качестве своих незаменимых помощников. Исполненные чувства благодарности к нему за то, что не чурался нашей компании, мы трудились изо всех сил, чтобы наполнить кизилом два здоровенных его ведра. Надо было знать этого мужика: он таскал нас по всему лесу, от одной поляны к другой, от одних кизиловых зарослей к другим. В каком-то месте ему казалось, что кизил не дозрел, в другом — что он очень мелкий. Вот и мучил и себя, и нас в поисках лучшего кизила, чтобы Аника сварила из него варенье. Во время этой кизиловой охоты бадя Василе учил нас делам далеко не безгрешным: вернетесь, мол, домой, насыпьте в карманы кизила, а вечером мажьте им девичьи щеки. Лучше бы, конечно, груди, добавлял он, но вы-де еще не доросли, чтобы лезть к девкам за пазуху. Советовал подсовывать к нежной девичьей коже и растертые листья кизилового дерева. Они не так жгучи, как, скажем, крапива. Не оставляют и волдырей, зато на какое-то время вызывают страшный зуд, и ребятам доставляет великое удовольствие видеть, как чья-нибудь невеста или возлюбленная "чухается" на виду у кавалеров. Что касается меня и моего двоюродного брата, то мы были пока что очень маленькими для таких проделок. К тому же было не до забав: бродя по лесу целый день, мы валились с ног и от усталости, и от голода Мечталось о корочке хлеба, которую проглотил бы не разжевывая, как давно не кормленный щенок. Убежать домой не пришлось: могли заблудиться, от бесконечного блуждания по лесу у нас кружились головы, и мы не знали, в какой стороне находится наша Кукоара. Под вечер, когда мы возвращались домой, мама спрашивала, где Мы шлялись целый божий день. Но рты наши были заняты едой, на которую мы с Андреем набрасывались, точно волчата.

— Да не донимай ты их своими расспросами! — вступался за нас отец. — Еще подавятся.

Лишь покончив с поздним обедом, а точнее бы сказать, с ужином, мы хором и с расстановкой произносили одно-единственное слово:

— Ки-зил!..

— Вы ходили за кизилом?

— Ага-а-а… в лес…

— С кем же? Скажите, пожалуйста!

— С бадицей Василе…

— Ну, задам я этому бадице!..

— Ну, ну, зачем же так?! — Отец, этот вечный миротворец в доме, остановил маму. — Чем же плохо то, что Суфлецелу поводил ребятишек по лесу, показал им хорошие кизиловые места и накопил в них волчий аппетит?

Насытившись, и Андрей не будет нынче драться со своими сестрами из-за пенок и сливок. У себя дома Андрей ведет себя так, как ведут все баловни, — чрезвычайно капризен в еде. А тут все подмел подчистую, что бы ни подали на стол! За это не ругать — благодарить надо бадю Василе! Голод не тетка, к тому же и лучший повар. Андрей ел так, что за ушами трещало!-

Вспоминая это, я медленно шел по тропинке старой отшельницы Виторы.

Сколько времени прошло, а я все не мог примириться с тем, что никогда уж не выйду в этот лес со своим двоюродным братом и другом Андреем. Капризный истребитель сливок и сметаны, женственно-нежный маменькин сынок, как же мне не хватает тебя! Где ты? Чего не откликаешься? Отзовись!

Брат не отзывался. И лес хранил сумрачное молчание. В иной час оно было бы лучшим врачевателем человеческой души. Когда человек нуждается в одиночестве, лучшего товарища, чем лес, ему не найти. Но когда ты идешь и память твою сопровождают тени ушедших из жизни близких людей, одиночество становится невыносимым и ты был бы несказанно рад услышать в такую минуту живой человеческий голос. И я услышал его, приближаясь к опушке леса.