Подкаст бывших

Я зажмуриваюсь, а затем, когда открываю глаза, вижу его, стоящего посреди студии, словно во время филибастера[47]. На одежде ни складки, но волосы помяты – совсем как я и представляла. Челюсть поросла темной щетиной, а на голове студийные наушники. Прекрасный, горячий, нежный и добрый. Парень, в которого я так боялась влюбиться.

Когда его взгляд встречается с моим, выражение его лица полностью меняется. Улыбка растягивается от одного края рта к другому, выманивая ямочку, а затем он ухмыляется во весь рот. Его темные глаза светлеют, а плечи расслабленно опускаются. Невероятно наблюдать за этой трансформацией.

Он направляется к двери, но, видимо, забыл, что на нем наушники, и провод тянет его обратно к столу. Умилительно наблюдать за тем, как он возится с ним, пытаясь освободиться.

– Наденьте на нее петличку, – говорит кто-то – даже не знаю, кто.

А затем меня толкают в студию к мужчине, который только что выплеснул мне душу в прямом эфире. Наушники подключены и нацеплены мне на голову – неужели они всегда были такими тяжелыми?

– У нас перерыв на новости, – звучит голос Джейсона Бернса у нас в ушах. – У вас четыре минуты перед выходом в эфир.

– Привет, – говорит Доминик. Не слово, а хриплый выдох.

– Привет.

Я думала, что побегу к нему, что он подхватит меня и страстно поцелует. Что внешний мир отпадет, постепенно затухнет, исчезнет вместе с финальными титрами.

Но ничего из перечисленного не происходит. Мои ноги превращаются в бетон. Мы смотрим друг на друга с вытаращенными глазами, словно не зная, что теперь делать.

– Отлично… отлично выглядишь, – говорит он еще немного хриплым голосом. Мне стоило захватить леденцы.

– Спасибо, – говорю я, как бы ненавязчиво пробегая рукой по волосам еще раз. – Ты, э, ты тоже.

Нам все еще нужно столько друг другу сказать, но теперь, когда я здесь вместе с ним, я не знаю, с чего начать. Разумеется, я мечтала о том, что мы помиримся, но никогда не могла себе представить, что это произойдет вот так – что Доминик будет стоять как вкопанный, не зная, что делать со своими руками.

– Ну что, у тебя все… хорошо? – спрашиваю я. – После того, как передачу сняли с эфира?

Он кивает, но затем кривится.

– На работе все… скажем так, нормально. Но если начистоту, то я чувствовал себя последним куском дерьма.

Я улыбаюсь – не потому, что он чувствовал себя куском дерьма, а потому, что я чувствовала себя так же.

– И я, – неслышно говорю я.

– Тридцать секунд, – произносит кто-то.

– Мне пора возвращаться в эфир, – говорит он.

Блядь. Блядь. Мы даже нормально не поговорили.

– Хочешь… – Он сглатывает. – Хочешь выйдем в эфир вместе?

Все началось в эфире. Закончиться – каким бы ни был финал этой истории – все должно там же.

– Да, – тихонько говорю я.

Коллектив ТОР выстроился у студии, а Кент что-то листает на своем планшете. Мне нужно сосредоточиться на чем угодно, кроме него.

– К нам присоединяется Шай Голдстайн, – говорит Доминик, когда загорается знак «ИДЕТ ЗАПИСЬ». Ух, ностальгия ударяет по мне с такой силой, что приходится сесть в кресло.

– Привет, – махаю я, хотя знаю, что никто из слушателей меня не видит.

Доминик садится рядом.

– Последние два с половиной часа я тут, типа, душу изливал.

– Слышала, ага. – Я через силу смеюсь. – Прости, сама не знаю, что в этом смешного.

– Нет, это и впрямь смешно, – признает он. – Мы убедительно лгали о том, что встречались, потому что так много спорили. Но потом мы начали влюбляться друг в друга. Какое-то время мы это скрывали, а когда наконец признались себе, то должны были прятать это от публики. Но все пошло наперекосяк, и теперь… теперь я совсем ничего не понимаю.

– Когда ты промолчал на сцене в Остине и после этого просто сбежал… – Я качаю головой, все еще не в силах забыть унижение. – Так я еще себя никогда не чувствовала. «Стыд» – это еще очень слабо сказано. Весь месяц я пыталась определиться, должна ли вообще работать на радио, но теперь, вернувшись сюда… Пускай со станцией все и покончено, это не значит, что я перестала считать радио охуенным.

Упс, штраф от КПС.

Это ударит по карману станции.

И мне абсолютно все равно.

– И ты охуенная специалистка, – говорит он, на что я вскидываю брови. Это он здесь до сих пор работает, а не я.

– Я здесь со времен универа, – говорю я, обращаясь скорее к публике, нежели к нему. – Поэтому я не была готова к тому, что получу работу мечты, наконец-то окажусь в эфире, а потом так быстро распрощаюсь с журналистской карьерой.

– Но еще не все потеряно, – говорит он. – Все в твоих руках.

– И я это знаю, – говорю я, потому что глубоко внутри понимаю, что он прав. – Думаю, больше всего меня задело то, что после того, как все развалилось, ты продолжил работать здесь. У тебя по-прежнему была работа, а у меня – нет. И я не могу тебе этого простить.

Он кивает, давая словам осесть.