Затем он аккуратно,
Его взгляд такой пристальный, что мне на мгновение приходится закрыть глаза. Первая мысль – отойти, создать между нами дистанцию, но когда я пробую это сделать, то вспоминаю, что уперлась в стену. Не знаю, куда смотреть. Обычно я ему по грудь, но он ссутулился, и в полутьме изгиб его плеч такой мягкий. Он настолько близко, что, захотев, я могла бы до него дотронуться. Я наблюдаю за тем, как вздымается и опускается его грудь. Это безопасно. Во всяком случае, безопаснее, чем зрительный контакт.
– Это хорошо, потому что сейчас мне как никогда хочется, чтобы пол разверзся и меня засосало в Адову пасть[19]
.– Любишь «Баффи»?
– О да. Выросла на ней. А ты?
По крайней мере, ему хватает приличия немного смутиться.
– Смотрел на «Нетфликсе».
Ну разумеется. Ему двадцать четыре – он слишком молод, чтобы успеть застать «Баффи» в прямом эфире, нашпигованную рекламой.
– Под «выросла на ней» я имела в виду, что во время первых сезонов была, ну, знаешь,
Смех из недр его горла превращает мои ноги в желе. Я чувствую этот рокот там, где мне совсем не хочется.
Все это вызывает очень много вопросов.
Именно это чувство застает меня врасплох больше, чем что-либо за сегодняшний вечер. Я и думать не хочу о том, чтобы заниматься с Домиником чем-либо, кроме шоу о наших псевдоотношениях. Я и думать не хочу о том, как он грубо смеется мне в ухо, прижавшись другими частями своего тела к другим частям моего.
И я правда не хочу представлять, как он снова подносит холодный стакан к моей коже.
Я сглатываю, прогоняя бредовые мысли. Трезвая Шай ни за что бы не стала фантазировать о Доминике Юне, стоящем прямо перед ней. Мое воображение слишком разнузданное, а годовая пауза только усугубляет положение.
Доминик возвращает мне стакан и выпрямляется.
Разумеется, он не делает ничего из перечисленного – вместо этого он отступает на шаг. Затем на два. После трех шагов температура в комнате опускается. После четырех я снова могу дышать.
– В общем, как бы то ни было, – говорит он на полпути к выходу, – думаю, что мы были бы хороши.
9
Мама поворачивается, глядя на свое отражение в трехстворчатом зеркале.
– Выглядишь потрясно, – говорю я ей с кремового кожаного дивана. Тот же комплимент применим к последним пяти платьям, которые она примерила, что только подтверждает мою теорию: Лианна Голдстайн просто не способна выглядеть плохо – даже в двенадцати метрах тафты цвета шартрез. Тем временем у меня под глазами мешки из серии «собака снова прогнала меня в криповую гостевую», а на уме лишь одно – темный угол комнаты отдыха в офисе.
– Это ведь приемлемо – не белое платье? – Она убирает волосы с шеи, обнажая глубокий вырез на спине. – Хочется чего-то нетрадиционного, но в то же время не слишком
С папой у них все тоже было нетрадиционно – они поженились втайне в национальном парке Роки-Маунтин в Колорадо.
От фоток, где они позируют на фоне бирюзовых гор и дугласовых елей, захватывает дух. «Все друзья рассказывали мне, как спустили кучу денег на еду на собственной свадьбе, но не съели ни кусочка, – ответила она, когда я спросила, почему у них не было официального торжества. Затем она залилась музыкальным смехом. – Не могу себе представить что-то ужаснее».
Когда мы зашли в свадебный магазин, консультантка принялась фонтанировать эмоциями: как волнующе, должно быть, покупать свадебное платье для дочери. Маме пришлось ее поправить, и консультантка столь же обильно принялась извиняться.
Но удивительнее всего вовсе не то, что мы здесь ради мамы, а не ради меня. А то, что это ее второй раз и теперь она хочет настоящую свадьбу.
– Все больше и больше невест нынче предпочитают нетрадиционные платья, – чирикает консультантка, стоя рядом с подушкой для булавок и рулеткой. – Не думала, что зеленый будет сочетаться с вашими волосами, но вы выглядите изумительно.
И все же мама недовольна.
– Что-то мне в нем не нравится. У вас есть что-нибудь чуть менее, – она приподнимает многочисленные слои пышных юбок, – чуть менее, хм,
– Разумеется. Сейчас принесу фасоны покороче. – Консультантка исчезает, а я опрокидываю в себя остатки шампанского.