Подлинная история Константина Левина

[о]: – Не может быть! – широко открыв глаза, сказала Долли. Для нее это было одно из тех открытий, следствия и выводы которых так огромны, что в первую минуту только чувствуется, что сообразить всего нельзя, но что об этом много и много придется думать.

Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну.

Анна убеждена, что рожать детей больше не нужно, хотя этого хочет Вронский. Она и второго-то своего ребенка, девочку, рожденную от любимого человека, не любит и не заботится о ней, бросив на попечение итальянской няни. Она даже не знает, что у девочки прорезался новый зуб. Это отношение к ребенку удивляет Долли. Но к аргументам Анны она прислушивается…

[о]: Подумай, у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть больною, или быть другом, товарищем своего мужа…

Совсем недавно, по пути в Воздвиженское, такие же мысли посещали Долли:

[о]: «И все это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я, не имея ни минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь… Загублена вся жизнь!»

Анна продолжает убеждать Долли:

[о]: Зачем же мне дан разум, если я не употреблю его на то, чтобы не производить на свет несчастных?

Эти мысли тоже приходили в голову Долли, когда она ехала к Анне в Воздвиженское. И приходили они к ней потому, что она ехала именно к Анне…

[о]: «Да и вообще, – думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать (все-таки 15? – П.Б.) лет замужества, – беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли страшные».

В споре с Анной Долли ничего не может ей возразить, хотя чувствует, что в словах Анны есть какая-то неправда. Анна на ее фоне выглядит здоровой и цветущей, и это неотразимый аргумент в ее пользу.

[о]: Она вышла на середину комнаты и остановилась пред Долли, сжимая руками грудь. В белом пеньюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она нагнула голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами на маленькую, худенькую и жалкую в своей штопаной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую от волнения Долли.

Но победить Долли Анна все-таки не смогла. Долли знает, какое самое уязвимое место в рассуждениях Анны. Если речь идет только о теле, то она не сможет удержать при себе Вронского, как Долли не смогла удержать Стиву от измен.