Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

Была еще одна странная история, которую мама мне рассказала уже после папиной смерти. Во время гастролей «Березки» в Англии она познакомилась с неким замечательным мужчиной, англичанином, и он влюбился в нее. Очень красиво за ней ухаживал все эти полторы недели, которые ансамбль пробыл в Лондоне. Предложил ей стать его женой, переехать к нему вместе с ребенком, то есть со мною. И мама сказала, что она ему, в общем-то, конечно, отказала, но не окончательно. Оставила сколько-то процентов надежды. И вот, рассказывала мама: «Вдруг ни с того ни с сего, как раз когда тебе было семь лет, он заявляется в Москву, разыскивает меня и говорит, что приехал за мной, забрать меня и тебя тоже в Англию, в Лондон». – «И что ты решила?» – глупо спросил я. Мама засмеялась и жестом пригласила меня посмотреть в окно. Протянула руку и сказала: «Посмотри-ка наружу. Как этот город называется? Догадался, что я решила?» – «А почему?» – я был обескуражен. Наверное, в моей голове молниеносно пронеслась моя вполне возможная альтернативная биография. Лондонская. Английская, черт возьми! «Почему?» – повторил я. «Не знаю, – сказала мама. – Хотя знаю, конечно. Ответ самый простой. Я очень любила Витю. Твоего папу. Я его любила, понимаешь? Я понимаю, что ты сейчас думаешь. Лондон, Европа, богатство…» – «Во-первых, я ничего такого не думаю! – тут же отбился я. – А во-вторых… Богатство? Хм. Так кто же он был?» – «Ну-у, – протянула мама, усмехнувшись, – скажем так, деятель культуры. Не герцог и не миллионер. Просто известный деятель культуры. Богатство? Ну, если сравнивать с тем, что мы тогда имели… Представь себе, у нас комната в коммуналке в подвале, а у него – небольшой, но вполне собственный дом в Лондоне. Так что да, мой дорогой, богатство». – «А папа об этом знал?» – «Ни в коем случае». – «Но, может быть, догадывался?» – «Исключено, – сказала мама. – Исключено. Да если б он об этом узнал, он бы меня просто убил. Так что никакого Лондона, – засмеялась она, – у нас с тобою не было бы все равно».

«Скажи, – тут же спросил я маму, – а папа тебе изменял?» Мама опять засмеялась и сказала: «То есть ты, наверное, тем самым хочешь спросить меня, изменяла ли я папе с этим англичанином? Нет, мой дорогой. Ни в Лондоне, ни тем более в Москве. Мы с ним здесь вообще виделись, может быть, полчаса. Можно сказать, на улице». – «Нет, – сказал я, – я так хитро не умею. Если я спрашиваю, то я спрашиваю именно то, что я спрашиваю. Он тебе изменял?» – «А тебе это очень важно знать?» – спросила она. «Нет. Не очень». – «Ну, вот и хорошо, – вздохнула мама. – Неважно – значит неважно».

Хотя у меня, конечно, на этот предмет есть некоторые соображения. Один сосед по дому говорил мне, что у моего папы была любовница, замечательная скрипачка по фамилии Браславская. Но я такой скрипачки как ни искал, не нашел. А еще режиссер Инна Александровна Данкман, которая ставила мою пьесу в театре Моссовета, однажды сказала: «А хочешь, я расскажу тебе всю правду про твоего папу?» – «В каком смысле?» – спросил я. «В смысле женщин», – сказала она. «Конечно, хочу», – сказал я, хотя на самом деле вовсе не хотел. «Давай только не сегодня, – сказала Инна Александровна. – Давай как-нибудь придешь ко мне в гости и поговорим как следует». Но потом она заболела, а потом умерла. Впрочем, все эти рассказы, наверное, относились к тем временам, когда мой папа еще не был женат на моей маме, и уж подавно, когда я не родился. Я на то надеюсь.

Я уже говорил, что в папином рассказе «Сестра моя Ксения» все написано не так, как на самом деле. Но, конечно, маленький ребенок – это в семье всё кувырком. Так мне иногда кажется, если я вспоминаю пеленки, детскую кроватку, череду сменяющихся нянь, а также очень тревожный случай, когда маму почему-то пришлось срочно везти обратно в больницу. Кажется, в тот же самый роддом. Вместе с месячной, наверно, Ксюшей. Пока маму одевали, папа послал меня в магазин, чтоб я разменял пятнадцать рублей на серебро; я тут же вернулся с целым мешочком двугривенных и пятнашек. Папа дал этот мешочек маме, чтобы она платила нянечкам за мелкие услуги в палате.

Ксюша родилась с оттопыренными ушами. Мама и папа очень переживали. Но потом папа сказал: «А давай ей клеить уши пластырем!» Маме это показалось возмутительным, а мне очень забавным. И мы, наверно, полгода приклеивали Ксюшкины ушки, которые торчали вперед даже с каким-то загибом. Мы приклеивали их к нежной коже на ее почти безволосой головке – и все получилось, вот что удивительно. Где-то на шестом месяце ушки нашей девочки выровнялись и с тех пор росли правильно.

А иногда мне кажется, что никакого кавардака и жизни кувырком не было. Что жили мы спокойно, размеренно и обеспеченно, несмотря на папины жалобы и предупреждения, что вот, дескать, Денисочка, только-только мы стали хорошо жить, как вдруг ребенок, и опять сплошное беспокойство и денег не хватает… Нет, денег хватало и особого беспокойства, как мне кажется в другие моменты, тоже не было.