Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

Кстати, эта прекрасная женщина говорила мне, что боится выходить замуж, потому что заранее страшится идти за гробом мужа. Прямо вот такими словами и говорила. «Тогда выходи замуж за меня, – говорил я. – Ведь я моложе тебя. Клянусь, что я доживу до ста лет и похороню тебя в лучшем виде». – «Врешь, врешь, врешь, – смеялась она, – женщины все равно живут гораздо дольше». И мы снова целовались. Она немножко курила – так, в порядке баловства. Она очень любила, положив ногу на ногу и высоко подтянув юбку, едва прикасаться кончиком горящей сигареты к своей стройной ляжке, обтянутой капроновым чулком. Прикасаться в этой полузапретной зоне, три ладони выше колена. От этого прикосновения на чулке образовывалась дырка. Чулок был тугой, и в эту круглую дырку чуточку выпирало ее смуглое тело. Она показывала пальцем и говорила: «Целуй. А теперь вот здесь. А теперь, – говорила она, меняя ногу, – тебе вот эту ножку». И снова тюк сигаретой, и снова большое круглое отверстие, из которого вылезала сладкая смуглота. Чулки после этого, ясное дело, тут же отправлялись в мусорное ведро.

Но мы все равно расстались.

Хотя иногда переписываемся.

Однажды ко мне закатилась большая компания ребят с нашего факультета. Не просто ребят, а весь наш комитет комсомола. Это был тот год, когда я, став председателем научного студенческого общества филфака, как бы по должности был избран и в факультетский комитет ВЛКСМ. Было какое-то собрание в узком комсомольском кругу. Нас было человек десять. Мы выпили прямо тут же, в комнате комсомольского бюро, по-быстрому, достав заранее принесенные бутылки из портфелей. Но потом, по нашей тогдашней вечной привычке, нам непременно надо было куда-то поехать «допивать», «догуливать». Без этого допива-догула вечер казался удручающе неполным, тоскливым, каким-то куцым.

Оказалось, что большая пустая квартира в данный момент – только у меня. Набрали водки и покатили ко мне. С Ленинских гор, что характерно, от метро «Университет». Мы все тогда были жутко бодрые и легконогие. Приехали. Я усадил всех на кухне. У нас был стол в деревенском стиле, длинный, желтый, дощатый, скамейка и много табуреток. И наш комсомольский секретарь, аспирант Шамиль Умеров, высокий парень в очках, сказал мне: «А можно посмотреть книги, ваши книги? Библиотеку твоего отца?» – «Да ради бога, – сказал я. – Конечно». Толкнул дверь в наш кабинет-гостиную, где по стенам торчали эти смешные асимметричные стеллажи, а сам пошел к ребятам в кухню. Через некоторое время Шамиль вернулся и сказал мне: «Ну да, спасибо. А где у вас (я запомнил это выражение) главные книги?» – «В каком смысле? – захихикал я. – Библия или Карл Маркс?» – «Да нет, – Шамиль был серьезен. – Главные, в смысле основные, вся вот библиотека твоего отца. Где?» Я замолчал, переваривая вопрос и не совсем понимая, что Шамиль имеет в виду. «Может быть, на даче?» – подсказал он, потому что я, когда приглашал ребят, сказал, что мама с папой и сестрой на даче. «Да нет, – сказал я. – Там их вообще нету. Вот все, что есть». – «Ага-а-а», – протянул Шамиль. Наверное, он ничего не понимал. Но я ничего не понимал тоже. «Нет, погоди, – сказал я и взял его за пуговицу. – Ты вообще про что? Какие главные книги, какие основные, какая библиотека?» – «Ну, я думал… – сказал он, – ну, в смысле (он подбирал слова, очевидно стараясь не обидеть ни меня, ни моего папу), ну я думал, что у вас есть какие-то интересные старые книги, ну, русская философия, например, или поэзия начала века». – «Нет, – сказал я. – Нет, Шамиль, дорогой, чего нет, того нет». И повторил давно слышанную мной латышскую поговорку. Вернее, не поговорку даже, а любимое изречение бывшего латвийского президента Ульманиса: «Кас ир тас ир – ка нав та нав» («что есть, то есть, чего нет, того нет»). Шамиль не спросил перевода, наверное, и сам все понял. Погладил меня по плечу, несколько даже сочувственно, и мы пошли в кухню – дальше пьянствовать. И у меня совсем не получилось думать о том, хорошо это или плохо, что у нас в доме нет вот эдаких главных книг. Потому что одна девушка напилась, ей стало плохо, она пошла в ванную, вышла оттуда с мокрым лицом, и вся моя жизнь с этого момента года на три пошла наперекосяк.

Новый, 1972 год – последний год папиной жизни – мы встречали с мамой и папой поврозь. Мама и папа на даче, уже на новой, вместе с Ксюшей и няней, конечно. Но странное дело, почему-то Ксюша и няня в этом рассказе вообще не принимают участия, хотя они, несомненно, были в соседней комнате. Еще раз повторяю – папа и мама на даче, а я в Москве.