Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

Жизнь у Милочки (она была старше папы) была длинная, трудная и очень кудрявая. Жила в России, потом во Франции, потом вернулась. Привозила Утесову музыку джазовых шлягеров, которые потом перерабатывались и переписывались в Москве. Сама писала для него стихи. А потом, познакомившись с моим папой, когда он руководил «капустным» театром «Синяя птичка», стала писать с ним песни в соавторстве. Милочка потеряла двух или трех мужей, но была очень бодрая и веселая старушка – небольшого роста, с длинным носом, некрасивая, но с большими умными глазами, причесанная на прямой пробор с пучком. Ходила с палочкой, жила в Трехпрудном переулке в квартире с одной соседкой. Соседку звали Нина Никифоровна, и про нее Милочка рассказывала разные уморительные истории. Мне кажется, что три четверти этих историй она придумывала сама, а Нина Никифоровна была просто персонажем этого бесконечного юмористического эпоса.

Милочкина комната была вся в резной мебели. Шкаф, стол, туалетный стол, большая кровать и книжный шкаф – и всё с львиными мордами и лапами. Очевидно, это был какой-то гарнитур или, скорее, остатки такого гарнитура. На письменном столе у нее лежала маленькая финка с пластмассовой, так называемой наборной ручкой, склеенной из кружочков пластмассы разных цветов. Эту финку подарили в колонии для малолетних преступников какому-то ее другу, может быть, одному из бывших мужей, который то ли инспектировал эту колонию, то ли выступал там с концертом.

В книжном шкафу у Милочки был толстый альбом в кожаном переплете, настоящий старорежимный альбом, в котором гостям предлагалось сделать какую-то запись. Я тоже написал туда стишок – даже помню первые строки: «Я шакал молодой, мое брюхо набито едой». Это был вполне положительный и веселый шакал, он – то есть я – плыл куда-то в лодке по реке.

Дверь Милочкиной комнаты закрывалась очень смешно. Конечно, у нее был обычный ключ от общей двери в квартиру. Но для того чтобы открыть свою комнату, она вынимала из сумочки большую, согнутую под прямым углом железку, точнее, стальную проволоку, и просовывала ее в сквозную дырку в двери. Замком была обыкновенная металлическая задвижка – туда-сюда. А с помощью этой длинной изогнутой железяки Милочка ее снаружи закрывала, а потом открывала. Поворачивала. Раздавался щелчок, и мы входили. Я говорю «мы», потому что меня довольно часто сбагривали Милочке погулять, попить чаю, а потом мама за мной забежит.

Милочка дружила с некогда знаменитым драматургом Алексеем Михайловичем Файко и меня с ним познакомила. Одинокий грузный старик, лысый, с большим, чуть пастозным лицом, с полными, красиво очерченными губами, с надменно прищуренными глазами и в круглых очках – похожий на своих современников, снискавших литературную славу в конце 1920-х. Пьесы «Озеро Люль» и «Учитель Бубус» ставил Мейерхольд. «Человек с портфелем» шел по всей стране. Я не раз бывал у Файко дома – он жил в старом писательском доме в Нащокинском переулке (тогда улица Фурманова), на одной площадке с Булгаковым, кстати говоря. Мы с Алексеем Михайловичем подолгу беседовали. Пили чай, а иногда – растворимый кофе, в 1960-е это считалось шиком. Курили. Файко любил сигареты с ментолом, они так и назывались, были с вощеной бумажкой внутри синей пачки – чтоб ментол не выдыхался – и стоили 16 копеек.

О чем мы с ним разговаривали? Да о чем только не! О немецкой Peter-Paul Schule, в которой он учился в Москве еще до той войны; о библейской книге «Руфь»; о спряжении неправильных греческих глаголов; о московских девицах 1920-х: Файко был крупнейший «анфан террибль». Но вот о литературе и театре не говорили. Один только раз он пожаловался, что стар и уже не сможет написать пьесу. Вытянуть пьесу, как он выразился. Сказал: «Друзья, пора кончать базар с литературой и beaux arts!» Как это у Пушкина: «…старик, по-старому шутивший: отменно тонко и умно, что нынче несколько смешно».

Милочка все время рассказывала какие-то невероятные истории. И прибавляла: «Фантастика!». Однажды то ли ранней весной, то ли поздней осенью 1961 года я возвращался из школы, а навстречу мне шла Милочка. Был снег. Он покрывал тротуар тонким слоем. «А ты знаешь, какой сейчас замечательный год?» – сказала она. «1961-й, – ответил я. – А что в нем замечательного?» – «Вот посмотри», – сказала Милочка. И, найдя на тротуаре большой незатоптанный кусок снега, нарисовала своей тросточкой «1961». «Ну и что?» – сказал я. «Смотри», – сказала Милочка, взяла меня за руку и обвела меня вокруг этой даты, так что я глядел на нее как будто бы кверху ногами. И было тоже – 1961. «Видишь, – засмеялась Милочка. – До этого был 1881 год, точно такой же. А следующий будет 6009-й. Ты представляешь, сколько ждать. Ты видишь, как нам с тобой повезло жить в таком году. Фантастика!» В этом году, кстати, полетел Гагарин и Сталинград переименовали в Волгоград, а самого Сталина вытащили из Мавзолея.