Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

Абик был умеренно скучный человек, но умный и добрый. Перед моим вступительным экзаменом на филфак, перед устной литературой, мама попросила его погонять меня по курсу. Он пришел к нам – не я к нему, профессору-литературоведу, поехал, что было бы правильнее, а он приехал и целый день задавал мне разные трудные вопросы, а потом сказал маме, что все в порядке, «Денис знает всё, его не засыплют». – «Всё?» – удивилась мама. «Всё, что положено», – уточнил Абик. «Ну слава богу! – засмеялась мама. – А то я даже испугалась, что он знает всё!» Мама любила шутить, она шутила постоянно, и папа тоже. Думаю, это она от папы научилась. А когда папе надоело все время шутить, хохмить и каламбурить, когда он устал и заболел – она все равно продолжала. Мне нравилось, что мои родители все время шутят. Но иногда я от этого уставал.

На экзамене я получил пятерку – но и билет мне попался очень легкий: «Ревизор» и стихотворение Маяковского «Товарищу Нетте». Тем более что я знал, кто такой упомянутый там Ромка Якобсон – это экзаменатор одобрил.

С Абиком у нас случилась одна странная история.

Начну, как водится, с начала.

У моей мамы почти не было украшений, вот тех самых «камушков», которые советовал покупать Женя Крейнин. Да что там «камушки» – у них с папой даже не было обручальных колец. Деньги у нас были, но всякой ювелирностью мама не интересовалась. У нее был доставшийся от ее мамы, то есть от бабушки Ани, тонкий серебряный гранатовый браслет, на замке цветок о пяти лепестках – анютин глазок. Из этого цветка она сделала колечко и уже в старости подарила его своей внучке, то есть моей дочери Ире. А еще у нее было привезенное из-за границы кольцо с аквамарином. Граненый голубой камень в узорчатой оправе светло-желтого, то есть совсем низкопробного золота. Дешевое кольцо, бутафорского вида.

Но мне это кольцо нравилось. Оно было как будто со старинных картин – там у разных сеньоров и епископов поверх перчаток были яркие перстни. Когда мне было лет пятнадцать, я стал его тайком надевать. Это было в тот год, когда я повязывал галстук бантом и носил шляпу. Что-то фантазировал, наверное. Сидел в компании с важным видом, с перстнем на мизинце; ребятам нравилось, девочкам тоже. Мама однажды заметила, что я пришел из гостей в этом кольце. Посмеялась. Но сказала: «Хочешь дурака повалять – ну валяй».

При чем тут Абрам Львович?

Он к нам приходил в гости то один, то с женой. А однажды пришел с какой-то девицей. Сказал: «Это моя аспирантка, знакомьтесь». Девице было лет двадцать пять, и она сразу начала показывать, что она не просто аспирантка профессора, который повел ее в гости к другу-писателю. Она все время капризно говорила ему: «Штейн! Налей мне водки! Штейн! Где мои сигареты? Штейн, куда ты дел мою сумочку?» Быстро напилась, толкала Абрама Львовича кулаком в живот, хохотала: «Штейн, какой ты скучный! – и манила меня пальцем: – Молодой человек, ой, забыла, как вас зовут, пойдемте покурим на лестницу!»

В общем, кошмар-позор. Абрам Львович едва сумел ее увести. Родители проводили их до лифта, сохраняя некую пристойность. Потом мама сказала: «Первый раз в жизни не смогла выговорить «приходите к нам еще»». – «Еще чего!» – хором сказали мы с папой.

Штейн, однако, продолжал ходить к нам в гости как ни в чем не бывало. То один, когда собиралась мужская компания друзей детства, то с женой на большие застолья. Ну и ладно, забыли. Но вдруг – через полгода после «визита с аспиранткой» – он пришел без предупреждения, в воскресенье днем. Мы как раз обедали. Позвонил прямо в дверь. Не снимая пальто, он что-то говорил маме в прихожей. Хлопнула дверь. Ушел. Мама вернулась с глазами на лбу, почти буквально. Я впервые увидел такое, что ли, осуществление метафоры. Абрам Львович рассказал, что эта девица его бросила. А на прощанье сказала: «Чтоб ты не огорчался. Я вообще-то жуткая дрянь. Когда мы у Драгунских были, я кольцо сперла. Вот, отдай назад».

Мама положила кольцо на полочку в кухне и сказала мне: «Нашлась твоя игрушка!» – потому что я уже несколько раз спрашивал маму, где аквамариновое кольцо. Но больше я его не надевал.

Папа дружил со старыми актерами. Был такой Зяма Сажин, актер детского театра. Он там даже что-то играл, но в основном работал как режиссер-педагог. Когда он умер, папа очень горевал. Это было в конце августа 1968 года.

А я горевал еще сильнее, потому что с панихиды по Зяме в Центральном детском театре я пошел пешком к университету, на улицу Герцена, где у меня была встреча с девушкой, в которую я был безумно влюблен уже два года, и она вроде бы тоже. Так мне казалось, и она вроде бы меня не разубеждала.

Я сказал ей, что иду с панихиды, что умер папин друг, друг нашей семьи, очень хороший человек – а она мне ответила: «Я совсем не сентиментальна. Поехали лучше в парк Горького, кататься на колесе». Мы съездили в парк Горького, съели мороженое, покатались на колесе, а потом вернулись обратно к университету (у нее там были какие-то дела), и она мне сообщила, что между нами все кончено.