Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

Мы пили чудесное красное молдавское вино «Рошу де Пуркарь», а рядом со мной сидел Яшин брат, которого все звали Эфка. Похожий на Яшу, но не такой красивый. У него на манжете белой рубашки было пятно, не свежее от вина или соуса, а давнее, подвыцветшее, так до конца и не отстиранное. Я время от времени косился на это пятно, а Эфка, замечая мой взгляд, прятал манжету под рукавом пиджака. Ну, Эфка и Эфка. Он вообще сидел, не подавая голоса, только что смеялся вместе со всеми. И только буквально недавно, может быть год назад, я выяснил, что брат Яши – Эфраим Лазаревич Аким – был директором лаборатории, которая занималась математическим обеспечением управления ракетной техникой, во как. То есть он был секретным оборонщиком высокого ранга.

Бывают такие «мемуары задним числом» – когда ты общаешься с каким-то человеком легко и непринужденно, а потом вдруг узнаешь, что он был то ли главный ракетный математик, то ли любовник трех великих артисток подряд, а то легендарный разведчик.

В гостях у своего друга Саши Жукова я встретил занятного старика по имени Иосиф Ромуальдович. Пили и даже пели – пел гость-болгарин, аккомпанируя себе на гитаре, при этом косточкой запястья стучал по подставке (место, откуда начинаются струны), отчего был добавочный гулкий ритм, а запонкой стучал по деке – кастаньетный звук, невероятно!

Потом мы возвращались из гостей вместе с этим стариком, поймали старенький кругленький «запорожец». Ехали сначала к нему на Кутузовский проспект, а потом я поехал к себе на Каретный Ряд. Старик дал водителю целых два рубля – о, цены начала 1970-х! – и сказал, обращаясь к шоферу и ко мне: «За всё заплачено». Когда мы доехали до Каретного, и я полез в кошелек, шофер повторил: «За всё заплачено, не надо». А я был гордый и зачем-то сказал шоферу: «А я всегда сам за себя плачу!» И дал ему еще один рубль.

Когда я через много лет рассказал об этом в компании, одна молодая дама налилась краской и сказала мне: «Как вам не стыдно хвастаться знакомством с убийцей!» – «А?» – «Это же был Григулевич? Иосиф Ромуальдович?» – «Ну да, наверное…» – «Он же убийца!» Господи. Григулевич на самом деле готовил убийство Троцкого. Но, честное слово, про Григулевича ничего кошмарного я вспомнить не мог. Так что все эти мемуары задним числом чаще всего бывают враньем, ну, или скажем так, наивным фантазированием. Потому что одно дело общаться с крупнейшим разведчиком – а Григулевич действительно был таким, – и совсем другое – пить винцо и подпевать гитаристу вместе с симпатичным старичком, который приговаривает: «Я пью всё! Кроме воды!» А потом еще и подвезет тебя на такси.

Папа дружил с Юрием Нагибиным и с прекрасным драматургом Леонидом Генриховичем Зориным. У Зорина был сын Андрюша, младше меня лет на восемь. Сейчас это известный филолог, профессор в Оксфордском университете. У меня сохранились книжки, которые он мне подарил на день рождения, – «Античное искусство» и красивое издание «Гаргантюа и Пантагрюэля» с очень приятными дарственными надписями, написанными полудетским почерком.

После папиной смерти Нагибин говорил мне, что мой отец был его настоящим другом, причем не только человеческим, но и литературным другом, художественным единомышленником, что особенно редко. Папа часто бывал у него в гостях на даче. Если дача Россельса была «диссидентским центром», то дача Нагибина – «великосветским». Там всегда было много гостей. Люди известные, знаменитые, и не только советские, но и иностранцы попадались. Но я об этом узнал по каким-то отрывочным пересказам. К салону Нагибина я никакого отношения не имел.

Мама рассказывала, что Нагибин не доверял своим женам, и поэтому все гонорары направлял на сберкнижку своей матери Ксении Алексеевны. Он мать не только обожал, но и побаивался. Однажды пришел к нам на дачу и сказал, что в драке (!) потерял часы, подарок матери, и попросил папу одолжить свои, точно такие же – плоский, по тогдашней моде, «Полет». «Завтра съезжу в Москву, куплю и тогда отдам, а то мама рассердится». Боялся покойников. Не пришел на похороны моего папы – хотя так его любил. Когда умер его отчим, писатель 1930-х годов Яков Семенович Рыкачев, не спустился со второго этажа, пока тело старика не унесли.

Когда папа дружил с Нагибиным, тот был женат на Белле Ахмадулиной. О, как она была прекрасна! Однажды во время шумного застолья – вернее, уже «из-за столья», когда все бродят по квартире, – она вдруг обняла меня и поцеловала, и вскрикнула, смеясь: «Дениска! Прости меня за всё!»; непонятно, что она в виду имела; наверное, спьяну или по ошибке. Но мне стало чудесно. Тем более что мне было пятнадцать.