Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

К Симонову папа относился как-то даже сакрально. Помню, однажды мы сидели на каком-то бревнышке у ворот, на той же даче Маклярского, и вдруг к нам подошел солдат и спросил, где здесь дача писателя Симонова. Солдат – потому что рядом в Ватутинках была воинская часть. «А зачем вам Симонов?» – спросил папа. Солдат простодушно вытащил маленькую тетрадку из кармана своих галифе: «Я стихи пишу, хотел показать Симонову». Папа прямо руками всплеснул: «Да вы что! Молодой человек! Как вам такое в голову могло прийти? Симонову! Вы же знаете, он крупнейший советский поэт. Другого дела у него нет, ваши стихи читать. Дайте сюда». Солдат протянул свою тетрадку. Папа полистал ее, даже прочитал несколько строк вслух. Это была действительно какая-то самодеятельность, какая-то асадовщина. «Пой, гитара моя» и что-то в таком роде. «Ну нет, – сказал папа. – Это не только Симонову, это даже поэту Кутькину показывать нельзя!» Бедный солдат покраснел и спросил: «А кому можно?» – «Вот мне показали, и слава богу, – сказал папа. – Вам надо записаться в литературный кружок. А лучше не надо. Тухлое это дело писать стихи». Солдат ушел, а папа повернулся ко мне и засмеялся: «Вот такие цветочки-василечки этот юноша решил самому Симонову нести. Это ж просто с ума сойти!» Я, конечно, похихикал вместе с ним, но тут же вспомнил, как он по просьбе домработницы Маклярских переписывал для нее от руки слова собственной песни под названием «Цветы». Папа был очень добрый человек, простой и отзывчивый. Он взял лист бумаги и, стараясь писать крупно и отчетливо, все время переходя на печатные буквы, написал этот стишок, точнее говоря, текст песни. У меня прямо перед глазами стоит тот листок бумаги, исписанный чернильной авторучкой, с толстыми перекладинами букв. Но слова! «Цветы, цветы, надежды и мечты. Цветы в садах и на лугах, и в девичьих сердцах…» В свои одиннадцать лет я прекрасно чувствовал и даже понимал, что эти стихи не так уж сильно отличаются от самодеятельной солдатской лирики, которую доверчивый парень решил показать аж самому Симонову, ай-ай-ай.

Но откуда такое трепетное, чуть ли не боготворящее отношение именно к Симонову? Наверное, потому, что Симонов для папы (и думаю, не только для него) был воплощением таланта, удачи и силы. Популярнейший и действительно одаренный поэт, хороший прозаик, в двадцать лет – член Союза писателей, в тридцать – главный редактор «Нового мира», в тридцать пять – «Литературной газеты», герой войны и муж первой красавицы страны. Шесть Сталинских премий. Богатство. Заграничные путешествия за казенный счет. Блестящая жизнь.

Была анонимная – искусная, надо сказать – эпиграмма 1940-х: «Хоть ваш словарь невыносимо нов – властитель дум не вы, но Симонов». Эпиграмма, трудно поверить, на Пастернака. Спросим через полвека: где Пастернак и где Симонов? Их сравнивать – это как Блока и Гумилева, при всей любви к последнему.

Через некоторое время – уже после того, как мы снимали дачу у профессора Волкова, – подвернулась возможность приобрести времянку (то есть маленький домик) у Владимира Викторовича Жданова, литературоведа и критика. Он был заместителем главного редактора издававшейся тогда Краткой литературной энциклопедии и, говорят, инициатором этого издания. Главным редактором, разумеется, был Алексей Сурков, но это только так, для титульного листа: литературный генерал. А реальным командиром, организатором и вообще мотором всего дела был, конечно, Владимир Викторович, или Вэ-Вэ, как его звали в поселке влюбленные в него дамочки. «Вы самый красивый мужчина на Пахре», – щебетали ему писательские жены. Возможно, это так и было, хотя, на мой взгляд, Симонов и Дыховичный были гораздо красивее. Но в них было что-то изысканное, субтильное и тонкокостное, а Вэ-Вэ был эдакий русский богатырь, широкоплечий, мускулистый, с широким открытым лицом, голубыми глазами и слегка седеющими кудрями.

Итак, Вэ-Вэ неофициально продал нам свою времянку.

Что такое времянка? Это отдельная песня, я имею в виду – в нашем поселковом песеннике. Вообще-то времянка – это небрежно сколоченный домик, в котором живут рабочие или ночуют хозяева, пока строится дом – большой дом, главный дом, основной дом. Но в нашем поселке эти самые времянки были очень уютными, аккуратными. Такими малюсенькими дачками. Которые потом небогатые хозяева домов сдавали дачникам. Бывало еще смешнее. Мама говорила: «Ты знаешь, такой-то построил себе новую времянку». То есть времянка была синонимом маленького домика.