Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу?

Со ждановской времянкой была своя сложность. Жданов нам ее фактически продал, но считалось, что это была как бы бессрочная аренда. Папа передал ему серьезную сумму – то ли пять, то ли семь тысяч рублей. Тогда это были большие деньги, и, главное, сопоставимые со стоимостью большого, настоящего дома, если смотреть по площади. Если большой дом общей площадью сто метров стоил, скажем, тридцать тысяч, то времянка общей площадью двадцать метров – это ведь одна пятая. Так что примерно так и выходит: пять – семь тысяч. С той грустной разницей, что в большом доме есть водопровод, водяное отопление, туалет и ванная, а во времянке печка, деревянный сортир в двадцати шагах и кран на участке. Но оформить эту сделку официально в те времена было, разумеется, невозможно, поэтому соглашение было джентльменским. Нельзя было даже построить какое-то подобие заборчика. Хотя линия была проведена. Пусть и воображаемая, но ясно заметная по деревьям. Большой дуб, под которым стоял стол, – это был «наш» дуб. Вот эти кусты были «наши», а вот те кусты уже «хозяйские». Именно хозяйские, что придавало ситуации неприятный оттенок. Но что это я о каких-то земельно-правовых коллизиях? Ладно!

Наш домик был с плоской скошенной крышей, с большой открытой верандой. Внутри маленькая холодная часть – это кухня, и за кухней еще одна маленькая комнатка – метров, ну, самое большее, шесть: кровать втиснуть и столик. И теплая часть общей площадью, не смейтесь, пожалуйста, – восемнадцать метров. Она была теплая потому, что в середине стояла печка, так называемая «шведка», с конфорками; на ней можно было кипятить чайник и готовить. И эти восемнадцать метров были нарезаны, можете себе представить, на три комнаты. Одну папа назвал «предпечная» – именно в нее был вход из холодной кухни. Затем крохотная «запечная», где всегда спал я (правда, в редких случаях я спал в холодной «закухонной» комнате, но только в жаркое лето). И примерно в восемь метров комната, которую папа называл «зало» – разумеется, для смеха. Туда тоже выходила одна из стенок печки. Там стояла двуспальная кровать – пружинный матрас на деревянных ножках-чурбачках, всегда застеленный клетчатым пледом, и два столика: письменный и что-то вроде гостиного. За ним иногда ели. Стены были обшиты древесно-стружечной плитой. Мы тогда не знали, что это очень вредная штука, и очень радовались, что она, во-первых, красивая, а во-вторых, в нее можно легко вбивать гвоздики для моих картинок. Я ведь как раз тогда, когда мы переехали в этот домик, был многообещающим юным художником. Наш переезд во времянку (мы так и называли ее этим странным, отчасти обидным словом; слово «дача» и слово «дом» как-то не подходили к этому крохотному сооружению) как раз совпал с моим повзрослением, с моим переходом то ли из детства в подростковый возраст, то ли из раннеподросткового в отроческий. А в большую квартиру из коммуналки мы переехали, когда мне было десять. Вот и получается, что этапы моего взросления очень тесно связаны с жильем. Может быть, даже в каком-то смысле сильнее, чем школа и университет. Даже не знаю, почему так вышло.

Адрес домика был Средняя аллея, дом 3.

Забор в забор с нашим домиком была дача Кремлёва.

Илья Львович Кремлёв был, пожалуй, единственным человеком в поселке, с которым никто не общался, даже не здоровался. Автор трилогии «Большевики». Почему-то у него был самый большой участок в самом центре поселка, окруженный красно-рыжим забором со столбами. Этот забор, конечно же, называли «Кремлевская стена». Илья Львович был человеком удивительной и трагической судьбы – но считался главным негодяем поселка. Тогда по нашим аллеям часто ходили солдаты из военного городка и искали заработка. Говорили, что Кремлёв нанимал их вскопать огород и не платил, грозя донести командиру. Его жена Ефросинья Федоровна (Фрося, «Кремлиха» – рослая и когда-то красивая блондинка) разводила нутрий. Когда Кремлёв появлялся в конце аллеи – короткий, краснолицый, с торчащими вверх седыми космами, – гуляющих писателей, людей по большей части робких, охватывало смятение: надо было не поздороваться, а это, согласитесь, нелегко. Находились желающие повернуть назад. Выручал Владимир Захарович Масс. «Подумаешь! – говорил он. – Вот глядите, я сейчас пройду и не поздороваюсь. А ну, за мной!» И высокий, грузный, с полупудовой тростью и овчаркой на поводке, гордо глядя перед собой, вел компанию мимо демонического Кремлёва.

С другой стороны была дача Яковлева. За дачей Яковлева жил Тендряков. А напротив Тендрякова был проход к даче Рязанова. Там была сложная конфигурация, потому что на одном стандартном участке располагались две дачи – пианиста Гилельса и чуть в глубине дирижера Кондрашина. И вот кондрашинскую-то дачу купил Рязанов.