Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

В Остенде ее брат Поль попадает, подобно дяде Жоржу, в какую-то скандальную историю, но мы никогда не узнаем, что произошло, потому что почти все страницы, посвященные пребыванию в этом портовом городе, вырваны из ее дневника. Зная, что собой представляет к этому времени четырнадцатилетний Поль, можно предположить, что скандал связан с портовыми шлюхами.

Семья садится на пароход и убывает в Дувр, через некоторое время они уже в Лондоне, где, по признанию Марии, она чувствует себя, как дома. Улицы великолепны, английских мужчин она находит очень красивыми. Но денег катастрофически не хватает, нельзя скупить, как они привыкли, все магазины, поэтому Мария ограничивается только несколькими шляпками, амазонкой и плащем-дождевиком.

Они наносят визит мадам Говард, знакомой по Ницце, с дочерью которой Еленой Муся переписывается. В Лондоне они проводят всего несколько дней и уже в сентябре возвращаются в Париж.

В Париже они, вероятно, получают деньги или кредиты. Для новой виллы, которые Надин Романова приобрела в Ницце, они закупают мебель. Мария сама обращается для консультации к парижским декораторам, но окончательные решения по отделке виллы принимает она одна, все делается по ее рисункам. Ее комната будет стоить пятьдесят тысяч франков, для любимой племянницы тетя готова на все: кровать для Муси сделана в виде перламутровой раковины, поставленной на четыре золоченых лапы. Вокруг кровати будут занавеси, прикрепленные к золоченым раковинам, украшенным перьями. Стоять кровать будет на постаменте, затянутом голубым велюром, комната будет обита голубым шелком, чередующимся с деревянными панелями, отлакированными белым лаком с золотыми прожилками. Кругом севрские вазы. Обстановка довольно пошлая, по вкусу напоминающая жилище высокооплачиваемой шлюхи.

Эдмон Гонкур описывает нечто подобное в своем дневнике и это жилище Ги де Мопассана, с которым через несколько лет Мария Башкирцева будет вести переписку.

«Неправдоподобная и странная меблировка! Черт возьми, меблировка прямо как у потаскухи! Я говорю о квартире Ги де Мопассана. Нет, нет, я еще ничего подобного не видел. Вообразите себе, у мужчины — деревянные панели, голубые, как небо, с каштановой каемкой; каминное зеркало, наполовину скрытое за плюшевой занавесью; прибор на камине из бирюзового севрского фарфора в медной оправе, какой можно увидеть в магазинах случайной мебели, а над дверями — раскрашенные деревянные головки ангелов из старинной церкви в Этрета, — крылатые головки, улетающие на волнах алжирских тканей! Право, со стороны Бога несправедливо наделять талантливого человека таким омерзительным вкусом!» (Запись от 14 декабря 1884 года.)

Башкирцева постоянно думает о свете, в котором видит свою жизнь и в который надеется триумфально вступить. Ей начинает казаться, что ее уже знают многие, что детские мечты начинают сбываться и скоро она будет знаменитой. Пока, правда неясно, в какой области, но это не важно, важно, что она хорошенькая, чего еще нужно! «Разве я не могу сделать все, обладая этим?»

Родные ей ни в чем не отказывают, так как она больна. Обмороки продолжаются. Муся начинает принимать по совету врачей железо. Они выезжают на прогулки в Булонский лес в карете, и там на нее вдруг находит тоска по Ницце.

«В Булонском лесу встречается столько жителей Ниццы, что на один момент мне показалось, что я Ницце. Ницца так прекрасна в сентябре… Я люблю Ниццу; Ницца — моя родина, в Ницце я выросла, Ницца дала мне здоровье, свежие краски. Там так хорошо! Просыпаешься с зарей и видишь, как восходит солнце, там, налево, из-за гор, которые резко выделяются на голубом серебристом небе, туманном и кротком, — и задыхаешься от радости! К полдню солнце против меня. Становится жарко, но воздух не раскален, тихий береговой ветерок всегда приносит прохладу. Все, кажется, заснуло. На бульваре ни души, разве какие-нибудь два-три жителя Ниццы, задремавшие на скамейке. Тогда я дышу свободно и наслаждаюсь. Вечером опять небо, море, горы. Но вечером все кажется черным или темно-синим. А когда светит луна, по морю бежит точно громадная дорога или рыба с алмазной чешуей; я остаюсь в своей комнате у окна, с зеркалом и двумя свечами, — спокойна, одна, ничего мне не нужно, я благодарю Бога!» (Запись от 5 сентября 1874 года.)

И хотя эта запись на самом деле относится к следующему году, мы можем предположить, что она и в этот раз затосковала по Ницце, ибо Ницца, несмотря на всю ее постылость, была для нее родным домом.

Глава шестая Фру-фру, или опять постылая Ницца