Подлинные сочинения Фелимона Кучера

– Сейчас я удивлю вас, господа, – встрял я в разговор. – Вы знаете, что за книгу я держу в руках? Нет? Это записки Наполеона о его Египетском походе. Слушайте внимательно. «В течение нескольких часов обе армии наблюдали друг за другом…» Тут можно пару строк пропустить… Далее… «Солнце, игравшее на шлемах и панцирях Мамлюков, придавало их войску особенный блеск. По восточному обычаю произошло большое число поединков между наиболее смелыми из Мамлюков и неустрашимыми альпийскими стрелками. Мамлюк демонстрировал всю свою ловкость и храбрость, он вызывал наше восхищение. Он был привязан к своей лошади, которая, казалось, разделяла все его страсти; с саблей, подвешенной к запястью, он стрелял из своего карабина, мушкетона и четырёх пистолетов и, разрядив таким образом шесть образцов огнестрельного оружия, огибал взвод стрелков и с поразительной ловкостью проскакивал между ними и боевой линией».

– Поди ж ты! – засмеялся Райн Кожаный Шнурок и звонко шлёпнул себя по ляжкам. – Стало быть, не только краснокожие любят изгаляться на поле боя.

– Я подозреваю, что это присуще всем народам, которые ставят доблесть выше всех известных им личных качеств, – задумчиво произнёс Пит Питерсон. – Но однажды мы перестанем восхищаться этим, нечем будет восхищаться. Поверьте, очень скоро всё изменится. Как только индейцы получат огнестрельное оружие в достаточном количестве, чтобы отбросить луки и топоры, они прекратят щеголять своей смелостью. Их война станет другой, совсем другой. Они будут просто стрелять из засады, в затылок, и для личной отваги не останется места. Сейчас они привыкли увёртываться от стрел, но когда они привыкнуть бить пулями и ощутят всю их смертоносную прелесть, они забудут о своей ловкости. Превыше всего будет цениться острый глаз и умение оставаться невидимым.

– Комиссионер, вы опять дуете в свою дудку! – не то упрекнул, не то подначил кто-то из темноты.

– Опять. У меня, похоже, одна дудка…

Утром мы снова двинулись вперёд. Перед нами лежала безбрежная прерия.

Прерия! Это красивое слово вошло в наш язык с лёгкостью, которую можно сравнить разве что с невесомыми крылышками порхающей бабочки. Мы так привыкли к этому слову, что даже не задумываемся о том, что оно в переводе с французского языка означает «луг», хорошо знакомый нам луг, обычный луг, на котором щиплют траву коровки и лошадки. Но укутавшись в одеяния французской речи и спрятавшись за спинами живописных кочевников, луг превратился в величественную прерию.

Прерия. Она тянулась перед нами, едва заметно перекатываясь склонами пологих холмиков. Тянулась от горизонта до горизонта, покрытая низкой травой, которую в здешних местах принято называть бизоньей. После недавнего дождика над степью плавал пар, пронизанный блеском солнечных лучей, и придавал прерии некую таинственность. Окидывая взглядом холмистую ширь, я на мгновение уверился, что передо мной лежали застывшие буруны моря.

Мы всё глубже и глубже проникали на землю Поуней. Ренджеры беспокойно оглядывались. Беспрестанно из лесочка справа от нас выбегали изящные серны, но никто из нас не гнался за ними. Один раз мы видели трёх чёрных волков, которые гнали по линии горизонта антилопу, свалили её на опушке и в мгновение ока разорвали на части.

Вскоре следопыт Пьер обнаружил следы бизонов.

– Теперь уж недолго осталось, – решил я и посмотрел на Графа.

– Да! – Граф Диксон радостно завертел руками над головой. – Да! Теперь мы почти у цели. Наконец-то мои мечты сбудутся!

Двадцать первого сентября наш отряд пробудился утром очень рано. Надежда поохотиться на бизонов подняла настроение каждого из нас. Однако мы слишком спешили и не сразу заметили внезапно появившегося одинокого всадника.

– Это индеец-Поуни! – воскликнул Пьер и схватился за карабин.

Все мы содрогнулись, услышав слова метиса, так как были основательно перегружены ужасными историями о кровожадности Поуней. Но сколь велико оказалось наше удивление, когда всадник подъехал к нам вплотную. Он был худ, грязен, гол. На его выбритой голове торчал жалкий клочок чёрных волос. Его облик не только не внушал ужаса, но, наоборот, вызывал жалость.

– О горе мне! – закричал дикарь, едва успев спрыгнуть на землю. – О горе мне!

– Что случилось, брат? – обратился к нему Пит Питерсон.

– Горе мне и моим родственникам! Горе моему народу! – продолжал вопить индеец, хватая руками скудную растительность на своём затылке. – Если бы я не обрил голову, как того требует традиция, я бы мог сейчас рвать волосы от горя. Но моих волос едва хватит врагу на скальп…

– Что стряслось, чёрт возьми?! – Питерсон потерял терпение. – Ничтожный сын степей, ты умеешь говорить внятно?

– Внятно? Умею, но плохо.

– Что же случилось с тобой?

– Не только со мной, белокожий друг. Со всем моим племенем! К нам пришла оспа!

– Оспа?!

Все мы дружно шарахнулись в сторону от дикаря.

– Да, в нашу деревню пришла оспа. Много людей умерло. – Индеец зарыдал, размазывая по широкому лицу грязь, которой были вымазаны его щёки. – Это всё вы, ваше проклятое племя Бледнолицых! Это вы наслали на нас мор!