Подменыш

Перл соскользнула с кровати и заглянула в детскую кроватку, куда Уокер положил малыша. Сэм свернулся уютной синей колбаской. Он как будто усмехался. Он был прекрасен. У него была чистая, гладкая кожа, как у Уокера. Ей хотелось заботиться о малыше со спокойной душой, но она не могла не думать о непрестанных и бессмысленных спорах с Уокером. Воздух в комнате казался кишащим спорами. Ей представились маленькие темные сущности, скрючившиеся у нее в голове, которые выкрикивают оскорбления и обещания.

Она посмотрела на Уокера.

– Если бы ты только дал мне немного времени пожить подальше от… твоей семьи.

– Почему женщины вечно говорят, что им нужно немного времени? – сказал Уокер. – Это меня просто бесит.

– Ты совсем как Томас, – сказала Перл вяло. – Ты жестокий и деспотичный… и неразумный.

– Неразумный, – сказал Уокер, пораженный. – Неразумный.

– В смысле, я в том смысле, что… думать, что я вернусь с тобой только потому, что тебе удалось найти меня.

– Я бы, конечно, мог тебя отпустить, – сказал Уокер. – Ты могла бы остаться здесь, во Флориде, и заработать рак кожи, ловить омаров голыми руками, трахаться с чернорабочими. Я мог бы забрать Сэма и оставить тебя здесь, но дети бы расстроились. Они без ума от тебя, Перл. Они хотят, чтобы ты вернулась.

Она подумала о длинном годе, что прожила там. Хуже всего было зимой. Так холодно и так мало света. Они спали и спали, как животные в спячке. Дети двигались, как тени себя летних.

– Пожалуйста, – сказала Перл устало.

– У тебя нет других планов, – сказал Уокер.

– Я сюда только приехала. Дела появятся.

– Никаких планов, – сказал он. – Просто мамочка и малыш, в дивном славном новом мире.

Она ничего не сказала.

– Мамочка, живущая ощущениями, а не намерениями.

– Все верно, – сказала Перл.

– Ты женщина, только что родившая сына, и ты чувствуешь близость к великой судорожной силе, жизненной силе.

Она покраснела. Это было правдой. Когда она не была напугана или в отчаянии, она испытывала немалое самодовольство. Амазонки брали на битву щиты в форме полумесяца. Символы женственности дают меньшую защиту, чем большинство других.

– Ты думаешь, когда не слишком об этом задумываешься, что ты все понимаешь.

– Все вполне понятно, когда ты сносишь то, что люди делают с тобой, когда хотят из тебя что-то вылепить, и их слова, – сказала Перл рассеянно.

Уокер подошел к ней, облапил, стиснул ягодицы.

– Твой мир ограничен телесными побуждениями и отправлениями, – сказал он. – Ты ничего не понимаешь.

– Я не вернусь туда с тобой, – сказала Перл.

– Ты больше никуда не поедешь, – сказал он легко.

– Ой, только давай без угроз, – сказала она раздраженно. – На меня это не действует, ты же знаешь. Мне уже все равно.

Но в самой глубине она почувствовала нарастание паники. И если это не был страх смерти, то что тогда? Она всегда это чувствовала, этот страх, даже в самые светлые моменты. Что же это было, если ей все равно?

Она отстранилась от Уокера.

Она почувствовала боль незавершенности и нерешительности. У нее болели груди от кормления. Эта боль словно пробудила ее, и она ужасно испугалась. Она вспомнила игрушечную печку, которую в детстве ей сделала мать. Картонный ящик с нарисованными сверху кругами, изображавшими газовые конфорки. Она прилежно с ним играла. Принимая правила игры и материнский обман. Когда отец брал ее на рыбалку, он давал ей удочку с леской, на конце которой висела большая гайка вместо крючка. Родители оберегали ее. Они боялись, как бы чего не случилось. Они давали ей обманки, и она жила в безопасности и ясности фальшивых вещей.

Ей было страшно оттого, что ее мать и отец умерли, что их больше нет с ней. Она произнесла их имена.

– Это правда, – сказал Уокер успокаивающе. – С тех пор прошли годы.

Это был ужасный страх. Ужасно было то, что она так беспокоилась о мертвых. Сердце ее гулко стучало. Ей в голову лезли автомобильные аварии и болезни. Мертвым грозило вымирание. Этот страх был подобен буре внутри нее, неживой буре, однако обладавшей кошмарной волей к разрушению…

– Ты совсем одна, – сказал Уокер. – У тебя никого, кроме нас.

– Это неважно, – сказала Перл. – Неважно, что я одна. И я не одна.

– Это поразительно – слышать, как работает твой разум, – сказал Уокер.

– У меня есть Сэм.

– У нас есть Сэм, – сказал Уокер. – Сэм будет чудесным.

– Ты мне не нравишься, – сказала Перл, признавая поражение.

Уокер фыркнул.

– Раньше тебе это нравилось, – сказал он.

– Раньше ты мне нравился.

– Тебе надо больше бывать на воздухе, Перл. Ты слишком зациклилась на себе. Выберись куда-нибудь с острова. Недалеко. Съезди в Морганспорт, загляни в парикмахерскую. Сходи в кино. Отправляйся на ярмарку и прокатись на карусели.

Перл вспомнила карусель с деревянными лошадками. Эта карусель была старейшей в Америке. Лошадки были с настоящими зубами и хвостами из конского волоса. Как-то раз дети водили ее показать карусель. Еще дети водили ее в кино, в пожарном депо, и это была – она могла в этом поклясться – порнография. Дети водили ее в музей, в котором был только портфель Артюра Рембо и указательный палец эфиопского террориста под стеклянным колпаком.