Подменыш

Перл снова посмотрела на часы. Они по-прежнему показывали три. Время, когда умер Христос на кресте. Время начать что-то заново. Мы слишком пытаемся все подчинить себе. Перл тесно скрестила руки на груди. Когда ей снова принесут ребенка? Когда ей скажут, что им пора освободить палату? Они с Томасом и ребенком выйдут втроем на жару, несвятая троица.

Она хотела, чтобы Сэм был простым ребенком, ее ребенком. Не как другие дети с их обрывками особых знаний, с их поразительными личностными качествами. Другие дети, при всей их прелести, казались Перл мертвыми цветами, сатанинскими бутонами, цитирующими Данте, когда у них молоко на губах не обсохло, – их дни были непрерывной игрой, правил которой Перл даже не начала постигать.

Взгляд Перл переместился с часов на старуху, снова стоявшую у двери. Старуха была высокой и костлявой, одетой в бурую замызганную одежду, казавшуюся при всей своей грубости чудесной. Старуха подняла руку, словно птица – крыло, и Перл увидела оперение крыла: каждое перо чудесным образом перетекало в другое, каждая бесчувственная полуночная линия этого конического полога превосходила совершенством, превосходила тысячекратно самые высокие порывы ее души.

Это была старуха с самолета, ищущая своего ребенка, чтобы вернуть себе.

– Он сейчас не здесь, – сказала Перл.

Перл устала от жизни в этом мире. Все в этом мире выходило наперекосяк. Даже если у тебя не было никаких устремлений и ты почти не принимал решений, твоя тень все равно падала на пути других, а тени других покрывали тебя с ног до головы.

Перл потянулась за расческой на тумбочке. И стала расчесывать волосы. Волосы у нее были спутанными, и она вычесала несколько седых волосков, которых не заметила раньше. Волоски закручивались, точно проволока. Глаза Перл заплакали. У нее был ребенок. Ей надо перестать быть такой впечатлительной.

Но в этом ребенке было что-то странное. Он был словно животным. Ей достался не ее ребенок.

Старуха вошла в палату. Ее глаза буравили разум Перл, и Перл видела эти глаза и старуху за ними у себя в уме. Перл перестала расчесывать волосы и попыталась определить, где именно старуха в палате, чтобы позвать медсестру и выпроводить ее. Но Перл не могла это определить. Старуха перемещалась, обыскивая палату, летая кругами в уме Перл.

Перл выронила расческу и обхватила свои груди, и глаза, и голову единым жестом отчаяния.

Может, это была вовсе не старуха, ни из самолета, ни откуда-то еще. Может, это просто была смерть. Смерть, пришедшая сказать Перл, что она опять облажалась.

Глава седьмая

После катастрофы Перл перешла в такую фазу, которую не назовешь иначе, как угасанием. Молодая девушка превратилась в беспутную бабу, достаточно смирную и уступчивую, но одержимую мрачным, запутанным отношением к жизни и путающуюся в словах. Большую часть времени она проводила у себя в комнате или в шезлонге у бассейна, не имея ни сил, ни интереса к чему-либо другому.

Там собирались дети. Взрослые бассейном не пользовались. Линкольн расслаблялся в сауне. Шелли не плавала. А Мириам и Томас были крепкими пловцами старой закалки и предпочитали океан.

Плавание, вероятно, было полезно для организма или для тонуса, или как это назвать, но в любом случае Перл не жаловала эту маниакально-здоровую привычку, предпочитая, лично для себя, быть слегка под градусом. Она уже давно перестала следить за своей внешностью и усердствовала в недомогании, ведь собственная плоть казалась ей теперь вполне никчемной, раз ее так долго не касались ничьи руки, кроме ее собственных.

Более того, она начала испытывать упоение от созерцания своего болезненного тела, костлявой груди, загорелого, но осунувшегося лица.

Бассейн находился на значительном расстоянии от дома, располагаясь в естественной манере на лугу, словно был там всегда. И действительно, казалось неясным, когда именно появился бассейн. Маленький Джесси, который, насколько знала Перл, проводил любую минуту с утра до ночи, плескаясь в воде, неустанно спрашивал всех подряд, из года в год:

– Вы были здесь, когда выкопали яму?

– Нет, – говорила Перл.

Вопрос казался вполне простым. Но никто, кроме Перл, не давал на него ребенку прямого ответа. Иногда другие дети говорили, что они были при этом, а иногда, что не были. Иногда, что приезжали грузовики и трактора больше самой большущей игрушки, все блестящие, и красные, и воняющие резиной, а иногда, что Мириам выкопала бассейн дырявой ложкой. А иногда говорили, что бассейн сделал Дьявол, как и всех их, ведь Дьявол любил делать вещи даже больше, чем Бог.

Другие дети дразнили Джесси тем, что он родился в воде.

– Твоя мама посикала в бассейн, и из воды вышел ты, – распевали они.

Джесси как будто не обращал внимания на издевки. А может, просто не слышал их. Или слышал, как слышат рыбы, через эхо, и голоса детей значили для него не больше, чем знакомые раскаты доброго моря.

– Твоя мама любила воду больше, чем мужчину. Твоя мама…