Поднятые до абсолюта (СИ)

— Я и сочиняю философские сказки, — Зимич пожал плечами.

— И как?

— Охотникам нравилось.

— О! Не сомневаюсь, охотники — тонкие ценители философии! — расхохотался Достославлен.

— Да. Они действительно гораздо более тонкие ценители, нежели бездельники, мнящие себя мудрецами. Мудрость охотников гармонична и цельна. И моим сказкам далеко до сказок, которые их бабки по ночам рассказывают своим внукам. В части совершенства их философии.

— Брось, — сморщился Достославлен. — Ты романтизируешь их. Охотники — неотесанное мужичье. С примитивным представлением о мире.

— Каждый в отдельности — может быть. Они не сознают своей мудрости и не кичатся ею. Мудрость — их естественное состояние, без нее они бы вымерли. А вот от закрытия философского факультета никто, мне кажется, не умрет.

— Ну, насчет философского факультета я как раз согласен, — примирительно сказал Достославлен. — Ты слышал, что в Хстове возводят храмы? Грядет новая эпоха: эпоха Добра. Добра, а не мудрости. Добро — вот что главное для выживания. Ты согласен?

— Добро? Я не знаю, что такое добро.

— Жаль. Именно умение отличать добро от зла делает человека человеком.

— По-моему, это глупость, — ответил Зимич. — Ветер — это добро или зло?

— Добро и зло — внутри человека. Научиться различать добро и зло в себе — вот что главное.

— И кто будет решать, что есть добро, а что зло в человеке? Мне кажется, главное именно это.

— Тебя этому научили охотники или философы? — усмехнулся Драго Достославлен.

— И те, и другие.

— Айда, а я говорил, что университет — это рассадник вольнодумства. Его надо закрывать, и как можно скорее.

— Ты пьян, Драго. Замолчи, — мрачно сказал хозяин. И в ответ ему из леса донесся близкий волчий вой.

— Что это? Волки? — Достославлен насторожился и повернул голову к лесу.

— Да, это волки, — ответил хозяин, чуть повеселев. — Ты боишься волков?

— Нет. Это во мне говорит память далеких предков. Волчий вой должен был внушать первобытному человеку ужас, и этот ужас нам передали по наследству.

— Это ужас перед природой. Ужас тех, кто забыл мудрость предков, — изрек Зимич и зевнул. — Дикие охотники не боятся волков, они выходят в лес, услышав волчий вой. На охоту.

— Здорово! — воскликнул вдруг хозяин. — Почему бы нам тоже не выйти на охоту? Прямо сейчас! У меня есть лук. Стойко, ты умеешь стрелять из лука?

— Я больше доверяю ножу.

— Пусть будет нож! Драго, сейчас ты преодолеешь страх, переданный тебе по наследству!

Поход в лес закончился через час-другой. Волки не пожелали выйти на «охотников», а «охотники» так и не сумели найти в темноте волчьи следы. Зимич продрог и протрезвел. И пить ему больше не хотелось. Ему не нравился Драго Достославлен.

— Ну выпей хотя бы меду! — убеждал его хозяин. — Последнюю кружку!

Отказываться было неловко, но даже от меда Зимича воротило с души, поэтому он лишь сделал вид, что пьет. А потом потихоньку вылил мед в помойное корыто под умывальником. Он хотел вернуться к книге.

Когда за ним наконец закрылась дверь в комнату, вдруг отчаянно захотелось домой, в Горький Мох. Где никто его не потревожит, где никто не станет мешать ему читать книги, где никто не будет заставлять его пить и веселиться, когда ему вовсе не до веселья. Он зажег лампу, поставил ее на подоконник и присел на постель так, чтобы чадящий свет падал на страницу. И где можно читать за столом, а не согнувшись в три погибели на краю постели!

Разговоры на кухне становились тише, но не от того, что хозяин и его друг все сильней пьянели, наоборот: судя по их голосам, они только и ждали минуты, когда останутся вдвоем. Зимич не прислушивался. А через час так устал сидеть на краю и вытягивать руки вперед, что, немного подумав, пристроил лампу в изголовье, разделся и лег. Главное — не уснуть и не опрокинуть лампу: страшно подумать, что будет, если масло разольется прямо на подушку.

Спать ему не хотелось.

Он и дальше не слушал бы разговоров на кухне, но вдруг его мысли сами собой зацепились за слова Айды Очена:

— Не беспокойся, он дрыхнет, как сурок.

— Ты уверен?

— Какая разница? Все равно он ничего не поймет.

— А девчонка?

— Она ничего не поймет тем более, — ответил хозяин.

Зимич подумал и прикрутил фитиль лампы. Сама по себе мысль, что он собирается подслушивать, заставляла его то краснеть, то холодеть: больше всего на свете он не любил прятаться и притворяться. Что заставило его молча лежать в темноте, сделав вид, что спит? Любопытство? Нет. Ради любопытства он бы никогда не пошел на обман. Тревога прошлой ночи… Смутная, непонятная тревога (гадюка в темноте), которая не оставляла его с тех пор, как он попал в дом Айды Очена.

— Как движутся дела в Славлене? — вполголоса спросил хозяин.

— Мы нашли подходящего человека, начинаем с ним работать.

Хозяин снова налил вина — Зимич слышал звук, с которым оно лилось в кружки.

— Что за человек?