Подольские курсанты. Ильинский рубеж

— Мать честнáя… сколько же их еще будет, — по шоссе бесконечным потоком мимо строящегося рубежа шли беженцы и то, что осталось от военных частей разбитых на подступах к Москве. Шли роты, батальоны, но больше — отряды из разных дивизий. Собиравшиеся по лесам и опушкам, как собираются вместе потерянные дети, они малыми группами по десять-двадцать человек шли к Москве. Шли в каком-то болезненном забытьи, не обращая внимания ни на курсантов, ни на своих товарищей — они просто шли. Из забытья их выводили лишь авианалеты. Здесь, сами ноги бросали отступавших в овраги и рощи — казалось никаких чувств, кроме одного — самосохранения — не осталось в этих израненных телах и измученных душах.

— Мы так не уйдем, — сдерживая нервную дрожь в горле, проговорил политрук. — Мы погибнем здесь все, но вот так, побитыми, потерянными, не уйдем.

— Идите к курсантам, — распорядился Стрельбицкий, — проверьте и доложите, как обстоят дела с дотами. Идите, политрук, — полковник, вполне по-отечески положил руку на плечо этого девятнадцатилетнего политрука. Да, этот точно умрет, но не отступит, как и все они — эти отчаянные мальчишки, кто, как и политрук, невольно и с любопытством и с тревогой смотрели на эти бесконечные колонны отступавших наших потрепанных войск.

— Может сюда их, — так же глядя на отступающие колонны предложил Россиков. — Помогут хоть ребятам траншеи рыть. А то и пополнят наши ряды. Нам сейчас каждый солдат нужен.

— Нет, — отвечал Стрельбицкий, — пусть идут. Наши ребята смотри, какие живые. — Курсанты, что рыли окопы, как раз с хохотом затеяли настоящую возню — чисто дети! — кто в траншее, лопатами черпал землю и бросал в тех, кто наверху, стараясь поразить метким арт-огнем занявшего высоту противника, противник отвечал забористыми комментариями, никак не достойными звания комсомольца, а иногда и меткими бросками комьев земли. — Не нужно ребят деморализовывать. Пусть идут. Это уже не бойцы, это просто тела. Пусть идут, — он отвернулся и спустился с насыпи. Надо проверить готовность дотов — вот что волновало Стрельбицкого. На календаре утро 10-го октября. Передовой отряд вернулся и встал в строй. Боевое охранение ведет бой на подступах к главной линии обороны. Разведка сообщает о концентрации больших сил врага. Завтра будет штурм. Доты — вот проблема. Пусть идут.

Вечером, когда солнце садилось за багровые рощи, приехал секретарь ЦК партии4 Щербаков. То, что он сказал, было коротко, но понятно — стоять до последнего курсанта. Если окружат, из окружения не выходить. Умереть, но не выходить, — вот такая нерадостная перспектива. Стрельбицкий молчал. Что здесь ответишь. Приказ партии, есть приказ партии. Значит, погибнут все три с половиной тысячи курсантов.

— Им не нужно этого говорить, они сами умрут, но с рубежа не сойдут, — чуть слышно, почти одними губами произнес он, ни к кому не обращаясь.

— Что? — не расслышал Щербаков.

— Приказ ясен, — отвечал Стрельбицкий.

— Товарищ полковник, — в комнату вошел курсант, лицо точно он с пожара, — разрешите обратиться. Россикова убили.

— Что? — точно очнулся Стрельбицкий.

— Капитан Россиков погиб, — повторил курсант.

Когда утром Россиков и Иванов вместе со Стрельбицким стояли на насыпи и смотрели на колонны беженцев, Стрельбицкого вызвали к телефону, звонили из Москвы, приказали отправить батарею 45-милимитровок на север на подкрепление 1064-го стрелкового полка. Командовать батареей Стрельбицкий поставил Россикова, комиссаром — Иванова. Прибыв по назначению, батарея получила приказ от командира полка выдвинуться в деревню Зеленино, и занять оборону. Все были уверены, что в Зеленино есть наша часть и ее нужно просто усилить артиллерией. Но в Зеленино были уже немцы. Впустив грузовик с курсантами на улицу, немцы взяли грузовик в кольцо и предложили курсантам сдаться. Курсанты открыли огонь и заняли оборону. Из окружения вырвались, даже убитых и раненых забрали, уложив тела товарищей в кузов. Среди погибших был и Россиков.

Капитана похоронили со всеми почестями на «курсантском» кладбище. Сколько уже положили в землю за эти пять дней — десятки и десятки свежих бугорков. А сколь еще положат, — Стрельбицкому и думать об этом было страшно. Он сам прошедший в свои семнадцать гражданскую, видевший смерть товарищей, видевший зверства казаков, когда те скручивали колючей проволокой живые тела киевских комсомольцев, и сталкивали парней в Днепр… Нет, до такого допустить нельзя.

Доты были замаскированы, орудия и расчеты — все на своих местах. Широкие амбразуры, вот чего так и не смогли исправить курсанты, не было бронелистов. «Аукнутся нам эти парадные ворота», — Стрельбицкий готовя себя к самому худшему, возвращался на командный пункт. К завтрашней атаке немцев всё было готово. Курсантам дан приказ отдыхать.

На командном пункте привычная сосредоточенная рабочая суета. И неожиданная радость. Стрельбицкого ждали командиры 64-го тяжелогаубичного полка и дивизиона 517-го артполка.