ПОДОНОК

– Да! Приходится выбирать – или умереть, или остаться без ноги!

Он распахнул окно настежь и повернулся ко мне спиной, демонстративно громко втягивая весенний воздух.

– И не надо устраивать здесь истерик и деньгами бросаться. Не вы первая, не вы последняя. Мы лучше знаем, что и как делать. Были б варианты, мы бы предложили их вам.

Я подошла к врачу сзади… и сама не знаю, как это сказала, как вообще смогла такое говорить.

– Помогите ему, я вас умоляю. Вы не представляете, что ему пришлось пройти… он не переживет ампутацию. Вы убьете его. Лучше тогда оставить умирать. Хотите, я перед вами на колени стану, умолять вас буду – помогите ему. Умоляяяяяююю, пожалуйста.

 Вцепилась в руку врача изо всех сил. Он вдруг резко повернулся ко мне.

– Не могу! Понимаете? Не проводим мы такие операции в этой больнице! Нет у меня такого разрешения!

– А где проводят, и у кого есть?

Он смотрел мне в глаза своими отрешенными и какими-то спокойными глазами. До отвращения спокойными. А я вдруг представила, что будет с Вадимом после этой операции, и у меня сердце зашлось от боли.

– А если бы это был ваш сын или брат, вы бы мне тоже так сказали? Если бы от этой операции зависела жизнь вашей дочери и ваша собственная? Жене своей сказали бы? Сделайте хоть что-то, вы же можете. Знаю, что можете. Я у вас под кабинетом пластом лягу и не впущу, и не выпущу никого!

Врач вырвал руку из моих холодных ладоней и снова вернулся к столу. Казалось, он меня не слышал. Потом вдруг снял трубку с телефона и набрал какой-то номер.

– Борис Анатольевич, это Антон. Да. Простите, что беспокою. У меня здесь срочный и особый случай, я хочу попросить вас ассистировать мне при очень сложной операции. Да. Именно. Знаю, что не делаем… но всегда бывает первый раз. Прошу вашего присутствия и консультации. Да. Понял. Сегодня после обеда.

Повесил трубку и сел за стол. Достал какие-то бумаги, начал заполнять. На меня внимание не обращает. На дрожащих и негнущихся ногах села напротив и нагло выпила воды из его стакана.

– Спасибо.

Голос не слушался. Казалось, что я орала на улице несколько часов кряду.

– Мне еще не хватало, чтоб кто-то лежал у меня под кабинетом. Что и куда оплатить, вам скажет Евгения Семеновна.

– А вам… за операцию.

Не поднимая на меня глаз, все так же спокойно ответил:

– Мне оплатите после операции. Если что-то пойдет не так – ногу мы все равно ампутируем. И еще… поговорите с пациентом. Потому что он сам на операцию не согласен и готов написать отказ. В этом случае я точно не смогу ему ничем помочь.

Из кабинета я вышла, как с поля боя, даже на лбу капли пота выступили, но я понимала, что это не самый главный бой. Жестокое побоище меня ждет в палате Вадима. Убедить этого упрямого паршивца согласиться на операцию.

Я еще никогда в своей жизни так не переживала перед разговором. Сейчас мне просто казалось, что я иду к самому Сатане на адский суд. Кому сказать – всего-то поговорить с мальчишкой. Но мальчишкой я могла его называть, только когда не находилась с ним рядом, потому что возле него я совершенно так не чувствовала. Он действительно внушал мне страх своими резкими ответами, переменами в настроении, грубостью. Я постоянно испытывала жесточайший диссонанс, при этом прекрасно осознавая, что именно я чувствую к нему… и этого я боялась еще больше. Ложь… больше всего я боялась, чтоб никто этого не понял.

Тасю отправила домой, она все равно вся зарёванная стояла на улице и не то что боялась, а не смела зайти к Вадиму в палату. И, наверное, так лучше, при ней я бы не смогла с ним говорить так, как собиралась.  Хотя, можно подумать, у меня была уготована речь для него, или я имела представление, что именно я скажу. Наоборот, я боялась, что войду в ступор и ужасно растеряюсь.

Что можно сказать человеку в такой ситуации? Что вообще нужно говорить? Из меня чертовски плохой психолог и оратор. Я не умею утешать людей, правильно соболезновать, уговаривать… Хотя вот Антона Юрьевича уговорила, но это от шока и истерики, сто процентов.