Подонок

Я пока с ней говорила, рассматривала трансформера этого зеленого с красным. Потом я тысячу раз пожалела, что купила именно это, а не что-то другое, и вообще, я не знаю… зачем мне все это нужно. Но мне было нужно. Внутри вертело какой-то отвёрткой, вкручивалось под ребрами — мне это нужно. Мне было нужно все, что нужно ЕМУ. Вызывало жгучий интерес и какой-то трепет. Припарковав машину, я еще некоторое время не решалась из нее выйти, потом выругала себя за трусость и направилась к калитке. Когда шла, увидела мальчика, он стоял у прутьев и, обхватив их грязными руками, всматривался в прохожих. Неподвижно стоял. Без следа надежды в глазах. Просто как изваяние. Я когда мимо прошла, он даже внимание на меня не обратил.

* * *

Еще никогда в своей жизни я не впадала в такой ступор. Самый настоящий, когда парализовывает все части тела и не можется говорить, ходить, дышать. Меня ударило едкой концентрацией детской боли, тоски и надежды. На физическом уровне, в запахе, витающем где-то в воздухе. Они все повернули ко мне головы, как по команде. Все эти маленькие брошенные мордашки, от вида которых заходилось все внутри и начинало драть горло. Страшное место… на кладбище не так страшно, как здесь. Я иду по ступенькам, они смотрят мне вслед, а я понимаю, что их надежда умрет, едва я оттуда выйду, и умирает она почти каждый день внутри них. Это жуткое место — кладбище детских надежд. Все самое ужасное, что может представить себе ребенок в нормальной семье — это лишиться своих родителей.

Тамара Георгиевна позвала меня в кабинет не сразу. У нее кто-то был и, судя по доносившимся голосам, беседа проходила на повышенных тонах. Иногда я даже слышала целые фразы.

— Я знаю, что обещала, но у меня не выходит, я стараюсь… Я скучаю по нему, вы понимаете?

— Нет, не понимаю. Вы это психиатру скажите, когда он будет вашего ребенка вытаскивать из депрессии.

— Я брошу пить. Мне надо только немного времени и…

— Зачем вы сюда ходите? Посмотреть, как ему без вас плохо? Вот бросите и приходите. Пусть социальные службы этим занимаются. Не надо ко мне ходить и носить ваше просроченное варенье. Вы б лучше водку всю выкинули из дома и вонять алкоголем перестали.

Я отошла к окну и посмотрела на двор — дети все еще гуляли на участках, во что-то играли, кто-то дрался, кто-то безучастно стоял у забора. Он привлекал внимание этот мальчик в зеленой куртке с коричневыми медвежатами. Привлекал какой-то обреченной неподвижностью. Все там же и на том же месте. Странно для малыша его возраста. К нему подошла то ли воспитательница, то ли нянечка, хотела оттащить, но он вырвался и снова вернулся на свое место.

— Вы меня ждете?

Я резко обернулась и посмотрела в глаза темноволосой женщине с аккуратной стрижкой, в темно-синем платье и каким-то ожерельем, завязанным узлом на шее.

— Тамара Георгиевна?

— Да.

— Вам насчет меня сегодня звонили.

Ее тонкие брови взметнулись вверх, и глаза чуть подобрели.

— Да, я припоминаю. Идемте.

В кабинете я чувствовала себя так же неуютно, как и во дворе полном детей — словно я обязана ощущать расслабление, веселье и комфорт, но вместо этого все эти игрушки и книжки на полках морально меня давят, и никакой радости я не испытываю.

— Вы насчет Войтова, верно?

Я кивнула, ерзая на стуле напротив нее.

— А вы ему кто?

— Я? Я… никто, просто его брат…

Заведующая тут же поморщилась, как от зубной боли.

— Его брат сейчас в больнице после серьезной травмы и… и не может навещать мальчика. Я вот… вот вместо него. Пока. Вот.

— Что значит для вас слово «пока»?

Она пристально смотрела мне в глаза, и мне под этим взглядом было ужасно неуютно, словно меня препарировали изнутри. Взгляд жесткий, бескомпромиссный, пронизывающий насквозь.

— Пока Вадим… пока он не выздоровеет.

— Послушайте, как вас. Напомните, пожалуйста.

— Ольга Михайловна.

— Так вот, Ольга Михайловна, у нас здесь не приют для животных, и наших детей выгуливать не нужно. Это брошенные дети, с искалеченным понятием о семье и о любви. В каждом вашем визите вы приносите им надежду, и каждым вашим уходом вы ее жестоко выковыриваете из них с мясом. Так что ваше «пока» доверия мне никакого не внушает. Как и брат Войтова. Ему запретили усыновлять и брать под опеку Василька, а он не слушается постановления, ходит сюда, перелазит через забор, мы несколько раз вызывали полицию — он забирал мальчика с собой.

— Запретили совершенно несправедливо, позвольте заметить.

— Ну не мне судить о верности постановления других органов. У меня есть на руках документ о запрете на усыновление и даже на встречи.

Я сунула руку в сумочку и положила на стол конверт.

— Здесь на ремонт немного, но хоть какая-то помощь.

Взгляд Тамары Георгиевны совершенно не изменился, но конвертик она сгребла в ящик стола.

— Спасибо, ремонт нам действительно нужен. Я разрешу вам навещать мальчика, но, если ваши визиты ухудшат его состояние… а оно не из лучших последнее время, и этот ребенок у нас считается проблемным, свои визиты вы будете вынуждены прекратить.