Подонок

— А вас, правда, Вадим прислал? Или вы ей назло сказали?

— Правда. Он сам прийти не смог, у него нога в гипсе и спина очень болит. Но он постоянно думает о тебе.

Мальчик теперь смотрел только мне в глаза, и это просто выворачивало душу наизнанку, я не знала, о чем с ним говорить и что рассказывать. Мне казалось, что все, что я скажу, какое-то неправильное и пустое.

— Вы откуда Вадима знаете?

Хороший вопрос — не в бровь, а в глаз, и мне, конечно же, придется врать.

«Вечно вы лжете!» голос Вадима ворвался в мысли и заставил улыбнуться.

— Он мне помогает с переводами по английскому. Ты же знаешь, что твой брат очень умный, и что он хочет заработать денег для вас.

— Да, Вадька умный и хитрый. Он мне говорил, сколько уже на квартиру насобирал.

— Много?

— Немного, но он очень старался, — сказал мальчик и, спрыгнув со скамейки, принялся расковыривать землю палкой, выкапывая ямки.

— Да, он очень старался.

Я вспомнила рассказ дочери о гонках за деньги и даже не представляла отчаяние Вадима от его нынешнего положения. Все его надежды просто сгорели в пепел. Я наклонилась и поправила шапку на голове мальчика.

— Можно теперь я буду к тебе в гости вместо Вадима приходить?

Он кивнул.

— Можно, вы красивая и добрая.

— А если я была бы некрасивой, ты бы мне не разрешил?

Мальчик замялся, но потом тихо сказал.

— Вадим говорил, что все женщины красивые.

Какой умник твой брат и тот еще соблазнитель, знает, что надо говорить.

— Вы меня подождете, я сейчас что-то принесу?

Я кивнула и посмотрела вслед мальчишке, который побежал в сторону корпуса. Тяжесть все еще не отпускала, обернулась и увидела, что на нас по-прежнему смотрят. Я не знаю, что чувствуют все эти дети. Как они вообще живут, улыбаются, чему радуются? Каждый сам по себе. Никаких иллюзий, розовых очков, никакого детства. Взрослые с момента, как остались одни. Даже этот малыш вроде и маленький, худенький, очень спокойный на вид, а в глазах столько боли и тоски, что в них смотреть стыдно.

Стыдно за нас взрослых, что не можем мир этот изменить настолько, чтоб в нем детей сирот не было. Ведь это с нами со всеми что-то не так. Мы позволяем, чтоб все это происходило в нашей стране. Содержим их, как бездомных зверей, чтоб еле-еле на еду хватало и на одежду. Комнаты, как тюремные бараки, и отношение соответствующее. Только дети не преступники, и они не виноваты в том, что взрослые их предали или ушли в мир иной. И всякие Раисы Федоровны говорят им с детства, что они не нужны никому и никто и никогда не придет за ними, а еще врать учат и лицемерить. Хотя не мне судить. Не я каждый день им носы вытираю, спать укладываю и каждому немного мама. Я вдруг представила нашу квартиру, и мне подумалось, что в той маленькой комнате, где мой кабинет, и кроватка поместилась бы, и шкаф маленький. О, боже! О чем я вообще думаю? Мне дочь надо на ноги ставить и… нет… нет… я не готова, какая из меня мать чужому ребенку. Я не смогу.

«Вот поэтому и есть сироты, потому что ты не смогла и другие не могут. Голову в песок и до свидания. Чужие дети — чужие проблемы. Всем наплевать, и ты такая же!».

— Тетя Оля, вот я принес.

Он запыхался, шапка съехала на бок, и лопоухое ухо торчит из-под него. Так умилительно торчит и смешно. На гнома похож. Он мне протянул ворох альбомных листов с рисунками. Я очень бережно их взяла и положила в сумочку.

— Только обязательно ему отдайте.

— Отдам прямо сегодня.

— Скажите, что я буду его ждать целую вечность. Пусть выздоравливает. Я никому не дам себя усыновить. Сбегу. Только его ждать буду.

Кивнула и сглотнула горький комок в горле, снова присела на корточки, шапку поправила, куртку застегнула, завязала шнурок на ботинке.

— А мне можно твои рисунки посмотреть?

Задумался, что-то на лице моем выискивает, и я даже не знаю что именно.

— Вы смеяться не будете? Я ужасно рисую. Учитель по рисованию говорит «как курица лапой».

— Нет. Не буду.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Тогда смотрите.

Я конфеты в кармане нащупала и ему протянула. А он вдруг отшатнулся в сторону, словно я змею ему ядовитую предложила, и то на конфеты смотрит, то на меня.

— Ты что? Бери. Это для тебя.

Руку мою подбил, и конфеты в траву высыпались.

— Она всем их дает, — громко сказал, отчеканивая каждое слово, — этим, что смотреть на нас, как в зоопарк, приходят. Выбирают. Не хочу. Я не зверушка… я думал… думал… а вы мне наврали, да? Вы не знаете моего брата. Вы из этих усыновляльщиков!

И в глазах слезы сверкнули, губы поджались.

— Нет… нет-нет-нет. Она мне их дала, сказала, что это лучше, чем трансформер… лучше игрушки.

Он попятился назад.

— Стой… я, правда, от Вадима.

— Лгунья!

По щекам слезы текут, и я чувствую, как и мои слезами наполняются.

— Ну нет же. Это правда.

Он вдруг развернулся и побежал.

— Лёкааа, стой!

Побежала за ним и увидела, как он остановился. Догнала, споткнулась, упала одним коленом на асфальт. Больно. Точно содрала коленку и колготки порвала. Ну и плевать.