Подождать до рассвета

— Это все, Вера, временно. И только из-за того, что ты наполовину ослепла. Клеткам мозга, которые управляли раньше твоим зрением, пришлось переключиться на сверхзадачу: купировать деятельность коры головного мозга, страдающей сейчас без тригербина. Если ты в ближайшее время не примешь препарат, поражения будут еще страшнее, мозг отвлечет от основных задач новые участки.

— У меня остановится сердце или откажут легкие… — прошептала Вера.

Ядвига пожала плечами.

— Вот потому я и напоила тебя своим собственным чаем. Ты бы иначе не поверила мне и не осталась лечиться. Нужно было показать тебе какой-нибудь фокус.

Веру поразило, что Ядвига называет фокусом ее прозрение. Для нее самой это было настоящим чудом.

— А вот теперь я почти уверена, что ты останешься у меня, — продолжала Ядвига, — и дашь мне довести лечение до конца. Останешься?

— Да, — согласилась Вера, — только если ты не будешь кормить меня сушеными мухоморами.

— Чем надо, тем и буду кормить, — отрезала «баба Яга». — Не твоего ума дело. Кстати, а почему ты давешнего мужика так испугалась?

— Долго рассказывать…

— А если вкратце?

— Это мой шеф, — вздохнула Вера. — И у меня с ним роман. Был. А потом… Он мне наврал еще, что у него жена безнадежно больная…

— Действительно, жена у него тяжело больная, — неожиданно подтвердила Ядвига. — Он и приехал за лекарством для нее. И не в первый раз. Я с ним давно знакома, ко мне его один мой коллега из Москвы направил. Ездит он частенько, платит хорошо. А иногда дочку присылает. Она хоть и от первого брака, но для мачехи иногда лекарство забирает.

— У него дочка есть?

— Есть. Ты роман крутишь, а про человека ничего не знаешь! Длинная такая девица, совсем на него не похожа. Худая, как жердь, и рыжая-рыжая. Сейчас, вроде, такие в моде.

— Это его дочь?! — задыхаясь, проговорила Вера. — Дочь…

Она засмеялась и заплакала одновременно. От стыда за свою глупость, от облегчения, от счастья…

Ядвига, баба Яга, покрутила узловатым пальцем у виска и полезла в шкафчик за каким-то из своих многочисленных пузырьков.

Глава 36

Каримов чувствовал себя настоящей свиньей. Наверное, это случилось именно потому, что он слишком сильно боялся, как бы этого не сделать. Короче, он все-таки назвал Алену Машкой. Да еще в самый неподходящий момент. Не потому, что ему было плохо с молодой женой и он все время думал о Рокотовой, нет, он о ней совсем и не думал… Но черт-те же задери!

Алена, конечно же услышала, но виду не подала. Только стала чуть ласковее, чуть нежнее, еще старательнее, и именно по этому Каримов понял, что она обиделась.

У них все вчера вечером было «по-настоящему», она так хотела и именно так называла: по-настоящему. В дом он ее вносил на руках, ему почему-то хотелось назвать эту процедуру выносом тела, хотя тело он, конечно, вносил внутрь. Он был сильным, и Алена была для него, как говорится, не вес, но оказалась длинновата, и Ильдар пересчитал ее ногами все перила на лестнице, пока поднимался в спальню.

Как она и хотела, в спальне над кроватью повесили голубой балдахин, в постели валялись розовые лепестки, а по углам курились ароматические лампы. Еще какие-то свечи горели там и сям, Каримову стало душно, словно они давали невесть какой жар.

Она хотела, чтобы он ее раздел сразу и сам, и он раздел с горем пополам. Что-то жалобно затрещало в ее зеленом платье, и пальцам все не поддавались тонкие шнурки корсета. Что она там утягивала-то этим корсетом?

Он первый раз увидел ее совершенно без одежды, даже без купальника. Алена стояла вся молочно-бледная, почти голубая на фоне полога балдахина, очень тонкая, стыдливо прикрытая рыжими волосами. Она была очень красива: ровные ноги, узкие бедра, тоненькая талия, маленькие острые груди, глубокие впадины у ключиц и длинная шея… Все это теперь принадлежало ему одному.

Как она и хотела, он поцеловал ее долго-долго. И понял — он ее не хочет. Совершенно. Вообще. Он решительно не умел вести себя с девственницами и не желал этому учиться. Он запомнил и выполнил все, о чем она его просила. В этой, как ему казалось, надуманной романтической чепухе пропало то бешеное желание, которое он испытывал к Алене еще накануне. Хотя нет. Накануне он ничего к ней не испытывал. Он сначала хоронил Стасика Покровского, а потом запивал свое горе. Но ведь было же, было совсем недавно, он чувствовал себя почти больным рядом с Аленой, его бросало то в жар, то в холод. С самого первого дня их знакомства ему хотелось содрать с нее узкое платье или символическую юбочку, какие она любит, и, подхватив ее под узкие бедра… Тут ему в голову и пришла крамольная мысль: если бы в тот самый первый день ему удалось содрать платье и усадить ее, скажем, на подоконник в сортире того клуба, где они и познакомились, если бы он смог овладеть ею еще тогда, вряд ли бы он сейчас на ней женился.