Подполковник никому не напишет (СИ)

-- Это для моей веры, чтобы было чем оправдаться там,- эсэсовец небрежно ткнул жёлтым от табака пальцем вверх, указывая на серый бетонный потолок душевой комнаты. Поймав недоумевающий взгляд Оксаны, он, бесшумно усмехнувшись, пояснил:

-- Небеса. Я имею ввиду небеса.

-- Я всё равно не поняла, - виновато сказала Оксана.

-- Я говорю о Боге,- сказал прибалтиец.

-- Я не верю в Бога,- пожала плечами Оксана. Горький табачный дым внутри неё закружил ей голову, и она осторожно прислонилась к вечно мокрой стене душевой комнаты.

-- Я тоже, - прибалтиец говорил для Оксаны загадками. - Теперь я подвергаю сомнению существование ада. Профессор Гебхард мало напоминает Везельвула. Но вера - это твоя душа. Они могут удалить печень без наркоза, но душу вырезать хирургическим способом невозможно. И потом...

Эсэсовец усмехнулся.

-- Когда мне накинут на шею петлю, - он торопливо спрятал клетчатый платок в нагрудный платок куртки. - Должен найтись кто-то, чтобы сказать - он не принадлежал к этой банде.

Прибалтиец выразительно постучал по эсэсовскому значку в петлице куртки. Оксана присела от неожиданного приступа тошноты, недокуренная сигарета выпала из её пальцев. Она выплюнула из обожжённого дымом рта вязкий комок горькой слюны. Закрыв ладонью рот, она поборола рвоту, и глубоко дыша, неожиданно даже для себя, сказала:

-- Помогите Златке, спасите её, - сказала Оксана и испугалась своих слов. Её быстрые, непослушные мысли рвались как паутина, и в кружащейся голове стучал набатом сопротивляющийся голос её здравого смысла. Пропитанная гноем марля, где они её возьмут? Операционный стол будет холодным? Каково это - ломать от прикуса зубы? Боясь передумать, Оксана обессилено задышала, успокаивая зачастившее сердце.

Она вытерла с губ проникотиненную слизь собственной слюны и подняла недокуренную сигарету с пола. Мысль работала лихорадочно - если шарфюрер Хорсманн будет идти по коридору из штубы и заметит окурок, она вернётся в барак.

-- Златка этого не выдержит,- быстро сказала она и запнулась. Вряд ли эсэсовец знал по именам заключённых десятого блока. Но пропитанная гноем марля.... Недокуренная ей сигарета легко обжигала пальцы и сейчас это было единственным, что удерживало её от крика.

-- Девочка, ты не понимаешь, что ты делаешь,- мягко сказал прибалтиец. - Ты хоть понимаешь, на что идёшь?

Оксана отрицательно покачала головой, ощущая острый зуд в запястьях своих рук. Там, где, наверное, будут туго затягивать петли ремней операционного стола. Можно будет броситься на прогулке под запретную зону перед сторожевой вышкой, туда, где часовые стреляли без предупреждения, - лихорадочно пронеслось у неё в голове. Всё равно так будет лучше. Лучше пропитанной гноем марли.

-- Златка... Златка,- произнес вслух прибалтиец. - Маленькая перепуганная цыганка? Она унтерменш из Аушвица , я не могу так рисковать. Это исключено.

Он с сожалением развёл в стороны руки.

-- Тогда почему я? - спросила Оксана, едва справляясь с непослушным языком.

-- Ты самая красивая в десятом блоке. И ты не превратилась в лагерный номер - ты человек. Понимаешь о чём я? Ты останешься человеком и в Фройленблоке.

-- Я не могу,- тоскливо сказала Оксана. - Я просто не могу.

-- Oh, mein Gott ,- вздохнул эсэсовец. - Теперь я просто обязан тебя спасти.

-- Это не спасение, - Оксане становилось всё хуже и хуже.

Прибалтиец пожал плечами.

-- Если в Нацвейлер с тобой отправится Златка, ты согласишься на перевод? Внести твой номер - это большой риск. Ты и цыганка - очень большой риск. Видишь, я иду на это.

Для убедительности он приветливо похлопал её по плечу, и Оксана сжалась от его прикосновения.

-- Ты и Златка, - вопросительно спросил прибалтиец. - Если в Нацвейлере у персонала возникнут вопросы, из-за твоего поведения - это будет значить, что я никого больше никого не спасу. Ты и Златка.

Оксану молча кивнула. Пристально глядя прибалтийцу в глаза.

-- У тебя есть шанс, - сказал прибалтиец. - Тебе нужно согласиться.

Он играл краплёными картами и знал это. Оксана не могла представить маленькую цыганку, привязанную ремнями к гладкой металлической поверхности операционного стола. Наверное, она будет громко кричать. Кричать пока не сломает зубы от силы прикуса.

Ей гораздо проще было смириться с тем, что её тело станет собственностью людей в чёрных эсэсовских мундирах, отмеченных овалами серебряных черепов. Всех тех, кто создал бесчеловечные, лишённые здравого смысла пространства между тремя рядами колючей проволоки, которая гитарными струнами была натянута на мачты высокого напряжения и сторожевые вышки, угрюмо глядевших стволами крупнокалиберных пулемётов на низкие угловатые обводы кремационных печей. Один из этих людей, - людей ли, - стоял сейчас перед Оксаной, напряжённо вглядываясь в её лицо.

-- Ты согласна, - облёгчённо сказал прибалтиец, уловивший излом, в поведении Оксаны. Он, наверное, много раз видел это излом. Очень много.

-- Я согласна, - равнодушно кивнула Оксана, едва разлепив спёкшиеся губы. - А что такое стерилизация?