Подпольная кличка - Михаил

Настала очередь Михаила. Он взобрался на трибуну и огляделся вокруг. Толпа, запрокинув головы, жадно ждала, что он скажет. Никогда раньше ему не приходилось говорить перед такой массой народа. Взволнованным и срывающимся голосом он бросал в толпу горячие слова, чувствуя, как они все больше и больше возбуждают слушателей. И именно в эти минуты он по-настоящему, всем своим существом понял силу рабочей солидарности, силу организованной, сплоченной массы…

Вот он уже выкрикнул свой последний призыв идти всем в город, и толпа, одобрительно зашумев, покачнулась и двинулась по Чечелевскому поселку. А из домов все выходили и выходили новые люди и примыкали к идущим… Но вот кончились рабочие кварталы, ворота домов перестали открываться, и, уже наоборот, захлопывались ставни, лязгали запоры — дома словно отгораживались от демонстрантов…

А навстречу уже двигался другой, враждебный поток — серые шинели и казачьи лампасы. И когда между этими двумя потоками осталось несколько десятков метров, оба они остановились, настороженно и враждебно глядя друг на друга…

Барабан забил тревогу…

В передних рядах выстроились казаки с нагайками в руках.

— Приготовьте палки! — закричали в толпе. Палок оказалось мало.

— Камни, камни собирайте! — раздался возглас. Тысячи рук потянулись к мостовой, но в ладонях оказались лишь горсти пыли.

В толпе привязывали к палкам флаги и красные платки. Одно из знамен вспыхнуло в руках Михаила.

Казаки набросились на толпу. Засвистели нагайки.

Вместе с десятками других демонстрантов Вилонова потащили в полицейский участок, а затем в тюрьму. Камеры были переполнены. Поскольку власти требовали действовать как можно решительнее, то с арестантами надзиратели не церемонились. Вилонов сразу же организовал в камере группу протеста, действуя со всей пылкостью своей натуры. Несколько арестантов и Михаила как заводилу надзиратели выволокли из общей камеры и избили до бесчувствия. Причем сделали это хитро: били узкими мешками с песком, которые не оставляли на теле никаких следов, хотя у избитого после этого страшно болели все внутренности.

Из Екатеринославской тюрьмы Михаил Вилонов впервые в жизни вышел больным: надзиратели отбили ему легкие.

Но молодость и увлеченность взяли свое. Оказавшись на свободе, Михаил, позабыв про болезнь, включился В работу комитета.

Стачка научила многому. Комитетчики ощутили Силу класса. Но увидели также и свои недостатки. В общем-то и стачка, и демонстрация прошли стихийно. В них было больше эмоционального единства, чем организованности: социал-демократы не сумели оседлать волну.

Как после всякого поражения пришло тягостное настроение. Даже среди рабочих некоторые поговаривали, что не стоило и начинать. Смелее стали лакействующие сторонники «порядка».

В партии тоже разброд. Работы уйма, а почти все силы уходят на внутренние раздоры. В Екатеринославе с нетерпением ждали известий о недавно прошедшем II съезде РСДРП. Приехал Сергей Гусев — представитель нового ЦК. Подробно рассказал о разногласиях между большевиками и меньшевиками. После его доклада послали Ленину резолюцию:

«Екатеринославский комитет выражает свою солидарность со всеми постановлениями съезда, подчиняется всем центральным учреждениям, избранным съездом, приглашает товарищей объединиться и выражает свое порицание всяким дезорганизаторским попыткам, нарушающим цельность и единство работы».

Но единства не было и в революционной среде Екатеринослава. Вместо пропаганды среди рабочих больше занимались спорами между собой. Эсеры навязывали дискуссию «о путях революции». Макар сначала противился: некогда заниматься болтовней, время не то. Но поскольку кое-кто из близких рабочих с искренним восхищением говорил о терроре и геройстве эсеров, согласился. Может показаться странным, но, несмотря на всю азартность своей натуры, Вилонов совершенно не поддался эсеровскому влиянию. Уже в то время его характерной чертой (по словам Виктора Ногина) было «умение правильно теоретически поставить вопрос».

Собраться для диспута решили на Днепре. 24 августа, в воскресенье, на остров Старуха приехало на лодках довольно много народу. Пока шли теоретические споры, обе стороны держались корректно. Но когда эсеры распалились, перешли на личности и стали кричать, что революции ждать нечего, пока рабочих водят за нос Ленин и Мартов — обманщики и лицемеры, отрицающие террор, «наши молодые сердца не выдержали, и мы схватились за палки», — вспоминал Ногин. В этой драке на острове участвовал и Вилонов.

Но раздоры были не только между партиями, но и среди социал-демократов. Кроме искровского комитета, в Екатеринославе был и оппозиционный комитет, гнувший меньшевистскую линию, хотя и не совсем уверенно. Состоял он из социал-демократов старой школы, хорошо эрудированных и умевших неплохо выступать на собраниях. Между двумя комитетами шли долгие дискуссии. Принимал в них участие и Вилонов. «Было очень интересно наблюдать, — вспоминал все тот же Ногин, — как юный Миша Заводской побивал в спорах этих столпов оппозиции».