Подпольная кличка - Михаил

В чем дело? Дело в том, что я люблю русскую литературу, люблю страну и верю в ее духовные силы. Это большая любовь.

И вот я вижу что-то безумное, непонятное, дикое, отчего делается больно, и меня охватывает облако горячей мучительной злобы. Вижу то, что не казалось мне возможным в России. Народ наш поистине проснулся, но пророки ушли по кабакам, по бардакам…

Русская революция, видимо, была экзаменом мозга и нервов для русской интеллигенции. Эта «внеклассовая группа» становится все более органически враждебной мне, она вызывает у меня презрение, насыщает меня злобой. Это какая-то неизлечимая истеричка, трусиха, лгунья. Ее духовный облик совершенно неуловим для меня теперь, ибо ее психическая неустойчивость — вне всяких сравнений.

Грязные ручьи, а не люди».

И вот наступил первый день нового 1909 года. В письмах Горького появились новые, радостные нотки. 2 января он писал Екатерине Пешковой:

«Странный день был вчера: началось с того, что явился один рабочий с Урала, привез массу хорошего, бодрого, пришел как бы символическим новым годом. Много ценного лично для меня сказал об «Исповеди», «Матери» и т. д. Образовалось чудесное настроение».

И через день И. П. Ладыжникову:

«Приехал один рабочий-уралец — «изучать философию»… Какой, между прочим, великолепный парень этот рабочий, какую интеллигенцию обещает выдвинуть наша рабочая масса, если судить по этой фигуре!»

Михаил Вилонов (а это был он) по-настоящему обрадовал Горького. Смертельно больной, он поразил его своим душевным здоровьем. Он тоже был побежден, но в нем совершенно не было того истерического надлома, той болезненной озлобленности, которую Горький встречал у многих русских эмигрантов.

Подавая на прощание свою крупную горячую обнимающую ладонь, Горький тепло заокал:

— Заходите, обязательно заходите.

Из письма Вилонова жене.

«…Я уже писал, что познакомился с Луначарским, а теперь скажу, что сошелся с ним очень близко. Он с женой были сегодня с визитом у нас. Мы говорили о моих занятиях, и он выразил готовность руководить ими в области философии. Сегодня же с ним мы поехали к Максимычу, от которого я вернулся в самом лучшем настроении, несмотря на физическую усталость. Ты знаешь, как я люблю его последние произведения, и говорил о том большом перерождении и самовоспитании, какие он пережил. Теперь все это я увидел наяву. Мне кажется, мы близко сойдемся с ним. Он претворяет в себе массу тех хороших сторон человека, какие я лелеял и к которым я стремился. Наш разговор был очень трудным, и у Максимыча не раз блестели слезы радости, когда я говорил о внутреннем перерождении России…»

О России Горький не мог говорить спокойно. Он выскакивал из-за стола, крупно и возбужденно шагал по комнате:

Обрадовали вы меня. Очень обрадовали. Я всегда верил из самой гущи народа идет к жизни новый человек, бодрый духом.

Мы переживаем трудное время, но оно скоро кончится, завершится ярким творческим взрывом народных сил… Русские медленно запрягают, но скоро едут…