Подпорченное яблоко

Звукооператор в шикарных очках хмуро взглянул на него и поднял микрофонный журавль, как будто хотел защититься им от Гиббонса. Оператор, высокий и тощий, лет тридцати с небольшим, с развевающимися светлыми волосами, улыбнулся чересчур дружелюбно и неторопливо направился к желтой ленте, ограждавшей место происшествия.

— В чем дело, приятель? — спросил он. — Мы здесь только для того, чтобы снять то, что тут случилось.

Гиббонс увидел, как парень метнул взгляд на машину, пытаясь разглядеть, что там внутри. Им подавай что-нибудь кровавое. При этом негодяй продолжал снимать. Что, черт побери, он себе позволяет?

Гиббонс подошел ближе и загородил собой машину. Ее нельзя снимать, ради Бога, только не сейчас. Ведь еще даже не приехали судейские.

— Двигайте отсюда, вы двое. Шевелитесь.

— Послушай, приятель, мы только делаем свое дело.

— Делайте его в другом месте.

Не обращая внимания на Гиббонса, оператор передвинул камеру, чтобы было удобнее снимать машину.

— Эй, я вас предупреждаю, ублюдки!

— Берт! — раздался с другой стороны машины голос Иверса.

Гиббонс встал перед видеокамерой и закрыл ладонью объектив. Оператор отступил в сторону и продолжал снимать.

— Слушай, я не знаю, что ты о себе воображаешь, приятель, но мы имеем право находиться здесь. Свобода прессы. Ты когда-нибудь слыхал об этом?

Парень продолжал снимать.

Неожиданно «Б-52» снова обрушился на зуб Гиббонса. На этот раз все произошло быстро и без предупреждения. Боль была невыносимой. Гиббонс сжал кулак и с перекошенным лицом ударил по дверце, замахнувшись как Кинг-Конг.

— Слушай, парень, не мешай, а? Это отличный сюжет для новостей.

— Он мне запись портит, — пожаловался звукооператор.

Иверс позвал Берта из-за машины:

— Пусть ими занимается полиция штата, Берт.

Оператор перегнулся через желтую ленту и стал снимать через открытое окно со стороны водителя. Гиббонс пришел в бешенство. Он потянулся за экскалибуром, безотказным «кольтом-коброй» 38-го калибра, которым он пользовался, нарушая общие правила ношения оружия, во время своей работы в ФБР, и вжал ствол в объектив видеокамеры, прохрипев негромко и злобно:

— Убирайся. Немедленно. Или я вышибу твои гребаные мозги.

— О Господи! — Звукооператор стащил с головы наушники и, зажав их в кулаке, бросился к фургону.

Оператор прижал камеру к животу и уставился на Гиббонса.

— Какая муха тебя укусила, приятель? Мы только хотели снять сюжет.

— Убирайтесь.

Оператор стал отступать к фургону.

— Тебе придется побеседовать с нашим адвокатом, приятель. Это явное нарушение права на свободу прессы. Явное нарушение.

— Обращайся хоть к Энн Ландерс, мне наплевать. Только поскорее убирайся отсюда к чертовой матери.

Гиббонс держал парней под прицелом до тех пор, пока они не погрузились и не уехали.

Иверс подошел к нему сзади:

— Убери револьвер, Берт. Это было ни к чему.

— Нет уж. — Гиббонс засунул револьвер в кобуру и повернулся к Иверсу. — Гэри Петерсен заслужил больше, чем двадцатисекундный показ залитого кровью сиденья его машины в идиотском репортаже, втиснутом между какой-нибудь чушью, вроде того, что ела за завтраком Мадонна, и рекламой Экс-Лэкс. У человека есть жена и дети. Он отличный парень и чертовски хороший агент, но об этом ведь никто ни черта не скажет, потому что никому нет дела до раненого агента. Вся реклама достанется другому персонажу, тому, кто нажал на спусковой крючок. В таких делах жертва — лишь повод, чтобы побольше внимания уделить преступнику.

Иверс снял свои очки с половинками стекол.

— Совершенно с тобой согласен, Берт. Но и оператор тоже прав. Первая поправка гарантирует ему право освещать это событие как представителю средств массовой информации.

Что-то ворча, Гиббонс осматривал землю вокруг.

— Ага, может, Верховный суд займется и этим тоже.

— Что?

Гиббонс нашел пузырь со льдом на тротуаре перед машиной.

— Ничего.

Он отряхнул пузырь и приложил к щеке.

В том-то, черт подери, и проблема в этой стране, подумал он. Все прекрасно осведомлены о своих правах, даже когда нужно было бы о них забыть.

Глава 3

3.37 утра

Рука Тоцци лежала на столе, как дохлая рыба. Долька выжатого лимона в стакане темного рома тоже была похожа на дохлую рыбу. Маленькую, зеленую рыбку. Он взглянул на часы. Понадобилось несколько секунд, чтобы время запечатлелось в его мозгу. Без двадцати четыре. Утра. Он закрыл усталые глаза. Бред какой-то.