Рабочіе вс вышли на дворъ и умывались около бочки. Каждый бралъ воду изъ ведра въ ротъ, выпускалъ ее потомъ на руки и старательно мылъ ею сперва руки, а потомъ лицо. Утирались кто рукавомъ рубахи, кто принесенною изъ комнаты тряпкою. Дмитрій умывался рядомъ съ Могутовымъ и далъ ему у тереться своею тряпкой. Умывшись, человка четыре, которые были посолиднй, пошли въ комнату, а остальные, усвшись на ящикахъ у бочки, перебрасывались своими незатйливыми, самимъ въ себ обращенными, фразами, вопросами и поясненіями, потомъ скоро затянули и псню. Сперва началъ пть тихонько одинъ, потомъ къ нему присталъ другой, а тамъ и остальные припали участіе въ хор. Трудно было непривыкшему уху Moгутова, сидвшему среди пвцовъ, разобрать слова псни, какъ онъ ни старался это сдлать. Ухо ловило только звуки, которые то заглушали слова, то сплетали слова одно съ другимъ и неслись среди пустаго двора, на пустую улицу и далеко вверхъ, гд густое, темное петербургское небо не манило взоръ, какъ прозрачное небо юга, проникнуть чрезъ него туда, гд лучезарные ангелы, гд величественный тронъ Бога, гд любящій, всепрощающій, пролившій кровь свою за народъ Богъ-Сынъ. Угрюмо смотритъ петербургское небо уже въ іюл, и хотя заря продолжается во всю ночь, но непремнно переходитъ небо въ горизонту въ хмурую тучу. И какъ гармонируютъ съ этимъ небомъ напвы псенъ рабочихъ!.. Это не мягкій, нжный и протяжный напвъ малороссійскихъ псенъ, какъ мягко, нжно и необъятно небо малороссійской ночи; это не грустный напвъ, вызывающій слезы на глава и вмст съ тмъ облегчающій грусть на душ,- нтъ, это низкіе, какъ бы изъ глубины груди выходящіе вздохи, и высокіе, какъ бы взвизгивающіе, но правильно чередующіеся, стоны, которые то сливаются одинъ съ другимъ, то отдляются моментальными остановками, то прерываются продолжительными паузами и соединяются тихими, едва слышными звуками. Это — не слезы, а плачъ безъ слезъ. И чмъ доле плась псня, тмъ все ниже и ниже опускались одни звуки, тмъ все громче и громче поднимались другіе, тмъ все короче и короче становились промежутки, но все длинне и длинне продолжалась мертвая тишина между строфами псни; потомъ опять все то же, но все crescendo и crescendo, и, наконецъ, мгновенно все замолкло, оборвалось совсмъ.
— Голосистая псня!
— Псня — какъ псня.
— Дождику бы съ тоя тучи.
— Ёна съ таво мста ни-ни, — третій день тамотка.
— Аль на бирк счетъ ведешь?
— Спать Ваня захотлъ, — зваешь?
— Это къ д ротъ деретъ.
А кто-нибудь опять начиналъ тихонько псню, другой подмигивалъ, и скоро опять пли вс,- пли какъ будто другую псню, какъ будто веселую, ухарскую; но это только на первыхъ порахъ такъ сдается, а прислушайтесь — прежняя грустная псня, только быстрй, чередуются грудные вздохи съ визгливыми стонами, только очень коротки эти вздохи и стоны, только быстро летятъ они одинъ за другимъ, и хочется подъ эти быстрые вздохи и стоны дрыгать ногами и руками, хочется пуститься въ бшеный русскій народный трепакъ.
— Вишь расплись!.. Мать вечерять зоветъ! — раздается мягкій голосъ дяди. Но не сразу оборвалась псня, — еще два колна псни пронеслось по пустынному двору и далеко, далеко за нимъ.
Рабочіе, крестясь, сли за столъ у печки. На стол лекалъ нарзанный хлбъ, ложки, стояла солонка и большая деревянная чашка, полная жидкой гречневой кашицы, очень похожей на супъ, заправленный густо гречневою крупой. Не жирный это былъ супъ, — только кое-гд плавали на поверхности его капельки жира, и долго блуждали эти капельки, пока, одна изъ нихъ встрчала, наконецъ, другую и, какъ бы обрадовавшись долгожданной встрч, сливалась съ другой, превращаясь въ одну немного большую капельку. Дядя начиналъ ду первый. Вс ли не спша, черпали ложками кашицу одинъ посл другаго, продлывая ту же исторію съ крошками хлба и солью, какъ и во время ды на работ у камней. Могутовъ сидлъ рядомъ съ Дмитріемъ и дядей. Онъ невольно подражалъ въ д рабочимъ, ему казалось, что другаго порядка и завести нельзя, что хлбъ длается боле вкуснымъ, если его долго пережевывать во рту, что, собирая крошки и соля каждую ложку кашицы, шь — словно дло длаешь. Его заинтересовали капельки жира на поверхности кашицы. Капельки были такъ рдки, такъ ярко, какъ звздочки, свтились, такъ живо плавали и такъ аппетитно смотрли, что ему невольно хотлось захватить хотя одну изъ нихъ въ ложку и отправить въ ротъ. Онъ посмотрлъ на рабочихъ и замтилъ, что ихъ глаза тоже съ любовію смотрятъ на капельки жира, что они посматриваютъ въ каждую свою ложку, не попала ли капелька въ нее, что они подносятъ ложку ко рту съ большею бережливостью, если замчаютъ въ ней эту капельку; но вс черпаютъ кашицу у самыхъ краевъ чашки и никто не черпаетъ такъ, чтобы насильно загнать звздочку жира къ себ въ ложку.
По мр того, какъ чашка съ кашицей опоражнивалась, рабочіе становились разговорчиве. Дмитрій повдалъ женщин исторію, какъ баринъ пожелалъ работать съ ними. Онъ говорилъ медленно, прерывая разсказъ дою и только при конц повствованія нсколько воодушевился и закончилъ его такъ: