Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Что же вы мн посовтуете, Катерина Дмитріевна? Я, впрочемъ, съмъ того, чего еще не лъ. Ветчину лъ; колбасу — тоже, сало — тоже, поросенка — тоже, индюка — тоже, икру лъ, яйца лъ, — два яйца сълъ, — сардинки лъ, паштетъ лъ, — водя глазами по столу, говорилъ генералъ. — Редиса не лъ, не лъ. Отлично, редиса съмъ съ масломъ! Не дурно будетъ, Катерина Дмитріевна, какъ вы думает? — принимаясь за редисъ и расправляя усы, спрашивалъ генералъ, не глядя на двушку, а устремивъ свои маленькіе, живенькіе глаза на редисъ.

VI.

На второй день вечеромъ Кречетовъ стоялъ около рояля, за которымъ сидла Катерина Дмитріевна. Она не играла, а тихо и нехотя брала аккорды одною рукой.

— А что же моя просьба? — спросила она.

— Простите, Катерина Дмитріевна?..

— Что?! — быстро и громко вскрикнула она, вскинувъ на него, горящіе огнемъ нетерпнія и гнва, большіе черные глаза.

Онъ молчалъ и задумчиво-грустно смотрлъ на нее.

— Говорите, почему? — опустивъ глаза внизъ, боле спокойно сказала она.

— Я предлагалъ ему, конечно, отъ себя, познакомить его съ почтеннымъ Дмитріемъ Ивановичемъ. «У меня нтъ даже костюма, чтобы бывать у такого богатаго пана», — отвтилъ онъ. Я потомъ долго говорилъ ему о Дмитріи Иванович, о его доброт, объ умныхъ и живыхъ вечерахъ въ его семейств, говорилъ и о васъ…

— Что же вы говорили обо мн? — живо перебила она его.

— Что вы прекрасно играете, что вы добры, что вы полны любовью къ правд и добру, что вы готовы длать все для правды и добра! — горячо отвтилъ онъ.

— Но вы не могли привести ни одного примра въ доказательство вашихъ словъ, — грустно улыбнувшись, тихо сказала она.

— Онъ не спрашивалъ примровъ, но еслибы спросилъ, — у меня есть примры! — все такъ же горячо, сказалъ онъ.

— Что онъ вамъ отвчалъ? — холодно спросила она посл короткаго молчанія?

— Поблагодарилъ и сказалъ, что не пойдетъ.

— И только?

— Онъ сказалъ: «не пойду» — такимъ тономъ, что нельзя было больше убждать его.

— Да! — сказала она тихо, немного помолчавъ. — Да! — повторила она еще разъ, и вдругъ слезы полились изъ ея глазъ. Она ихъ не утирала, сидла ровно, голову держала прямо, рукою брала тихіе неопредленные аккорды, а слезы тихо, тихо струились изъ ея глазъ и медленно катились по ее блднымъ щекамъ… А Кречетовъ смотрлъ на нее, не смлъ сказать ни одного слова, не могъ двинуть ни однимъ мускуломъ, хотя любовь, жалость, благоговніе, вмст съ грустью, злобою и ревностію бушевали въ немъ.

— Гавріилъ Васильевичъ! — быстро обернувшись лицомъ къ нему, громко и отчетливо выговаривая слова, начала она:- Вы сказали, что будете терпливо ждать моего отвта на вашу… на ваше предложеніе… Мн кажется, что я буду ваша… Только не спрашивайте и не говорите… Я сама вамъ скажу тогда… — и голосъ ея оборвался, и слезы быстро заструились но ея блднымъ щекамъ.

— Вы любите Могутова? — осторожно взявъ ея руку съ клавишей и нжно цлуя ее, спросилъ онъ.

— Не знаю, — тихо отвтила она-. — Онъ умный, не похожъ на другихъ… Мн грустно, досадно, я злюсь… Зачмъ онъ бжитъ меня?… Мн кажется, что я дурная, глупая — и мн грустно, досадно.

— Не нужно вамъ быть лучшей, чмъ вы теперь! — перебилъ ее Кречетовъ, сжимая ея руку. — Онъ не бывалъ въ обществ, онъ увлекается какою-нибудь идеей и, какъ молодой человкъ, черезчуръ увлекается… Нтъ человка съ душой и сердцемъ, который, увидя васъ, узнавъ васъ, не полюбилъ бы васъ всею силой своего сердца. Онъ не знаетъ васъ, Катерина Дмитріевна!

— Вы такъ думаете?… А какъ сдлать, чтобъ онъ узналъ меня?

Онъ молча смотрлъ на нее, продолжая сжимать ея руку. Она другою рукой медленно перебирала клавиши, а потомъ быстро отняла свою руку изъ его руки, порывисто утерла ею слезы и пристально посмотрла на него.

— Надо подумать, — тихо сказалъ онъ и потомъ, вздохнувъ, опустился на стулъ.

— Скажите мн, Гавріилъ Васильевичъ, что-нибудь такое, что бы я долго помнила, надъ чмъ бы долго думала… Отчего вы такой грустный почти всегда? — нжно и ласково-тихо спросила она.

Онъ молчалъ.

— Зачмъ вамъ нравится «кумиръ поверженный — все-жь богъ?»

— Я любилъ сильно, страстно, всею силой души и сердца, — и моя любовь была разбита, осмяна, поругана… Я проклялъ самое чувство любви… Такъ прошло почти десять лтъ. Но любовь — богъ! Этотъ богъ былъ поверженъ, забытъ, я презиралъ и ненавидлъ его, но богъ поверженный — все-жь богъ. Вы воскресили во мн любовь. Вы — мой богъ, Катерина Дмитріевна!

Она смотрла на него пристально и долго. Онъ былъ теперь опять похожъ на того Кречетова, котораго она видла въ собраніи: лицо было серьезно, смхъ и брюзгливость пропали, глаза горли огнемъ увлеченія и голосъ былъ сильный, живой, хотя и не громкій.

— Мн кажется, я буду вашей.

Она улыбнулась, щеки ея чуть-чуть покраснли. Онъ страстно поцловалъ ея руку:

— Разскажите о вашей разбитой любви, — еще боле нжно сказала она, доврчиво глядя на него.