Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

„А мы — я и такія, какъ я — мы плакали, ломали руки, сильно учились и берегли свою невинность и свободу…. Жизнь дѣлалась все скучнѣй и скучнѣй, пошли выходъ концессіи, усилилось чтеніе газетъ и уменьшилось число толстыхъ журналовъ; вмѣсто орловъ, улетѣвшихъ далеко, полѣзли изъ щелей самыя мелкія мошки и букашки.

„Теперь я считаюсь лучшей акушеркой въ городѣ, имѣю большую практику и, кромѣ того, перевожу для одного журнала англійскіе романы. Я къ вамъ подходила сегодня съ корректурными листами «Феликсъ Гольтъ» Элліота въ моемъ переводѣ, изъ котораго сейчасъ говорила вамъ длинныя тирады о мужчинахъ и женщинахъ…. Что же вамъ еще добавить?… Ну, я люблю гулять въ паркѣ, люблю тамъ, подъ деревьями, читать, люблю слушать, какъ говорятъ рабочіе свои короткія и очень ужь нехитрыя фразы… У меня шевелятся въ это время мысли… много мыслей.

Она немного помолчала и сѣла рядомъ съ нимъ на диванъ.

— Потомъ я увидѣла васъ среди рабочихъ, — начала она опять тихо, съ перерывами, но не робко, — и долго, цѣлые дни, смотрѣла на васъ, на ваше суровое и вмѣстѣ съ тѣмъ доброе лицо… Потомъ я не могла отогнать мыслей своихъ отъ васъ… Я слышала, какъ вы читали «Коробейниковъ» сегодня…. Я подошла къ вамъ, просила зайти во мнѣ…. Теперь сижу около васъ… Хочу цѣловать тебя! — громко и внятно выговорила она и, обхвативъ его шею руками, горячо поцѣловала его, а потомъ голова ея склонилась ему на плечо.

Онъ по-прежнему сидѣлъ, прижавшись въ спинкѣ дивана. Онъ слышалъ все, но ему казалось, что это происходитъ во снѣ, и онъ боялся пошевельнуться, чтобы не улетѣлъ сладкій сонъ. Прошла минута. Она подняла голову съ его плеча, тихо и бережно повернула его голову лицомъ въ своему лицу и молча смотрѣла на него.

— Да, я люблю тебя! — заговорила она, продолжая всматриваться въ него. — Люблю какъ брата, друга, любовника… Какой мужественный видъ у моего любовника!.. Но у него добрые, угрюмо-мягкіе глаза, какъ у дѣвушки, — сказала она подумавъ. — У него морщина на умномъ лбу, — онъ много любитъ думать, думы глубоко западаютъ и сильно волнуютъ его… Да, я люблю тебя!.. Говорю это громко и безъ краски стыда, но съ сладкимъ и скорымъ біеніемъ сердца. — Она притянула его голову къ себѣ, поцѣловала его въ лобъ, потомъ хотѣла отвести его голову, но голова не слушалась бережнаго и легкаго усилія ея рукъ. Онъ порывисто обнялъ ее, прижалъ къ себѣ и страстно, горячо осыпалъ ее поцѣлуями….

Прошла минута, другая. Голова ея лежала у него на груди, онъ гладилъ рукою ея волосы и тихо говорилъ.

— Я тоже одинъ. Я тоже буду любить тебя, моя дорогая! Ты будешь моимъ другомъ, моей гражданской женой…. Я тоже все только читалъ и учился; слушалъ, смотрѣлъ, думалъ и только… Не покидай меня, люби меня!.. Ты не покинешь меня, да? Да, дорогая моя? — и онъ опять цѣловалъ ее….

А на дворѣ разразилась гроза, не предупредивъ о себѣ даже самымъ легонькимъ вѣтеркомъ. Ударъ за ударомъ разносились съ грохотомъ кругомъ, гремѣлъ громъ, почти безъ перерыва, молніи освѣщали землю и лилъ ливмя дождь. Гроза продолжалась долго. Долго молніи освѣщали чрезъ открытое окно комнату въ мезонинѣ, но пусто было въ ней….

III.

Гроза прошла и къ началу третьяго часа ночи небо было чисто отъ тучъ. Въ это время акушерка, въ короткой блузѣ и въ туфляхъ, вышла изъ спальни. Она подошла къ окну. Было видно далеко отъ ночной зари, во восхода солнца еще не было и признаковъ. Она улыбнулась и подошла къ самовару, протянула къ нему руку, но не взяла его, — руки опустились и она медленно и тихо пошла посмотрѣть на спящаго Могутова, подняла занавѣсъ и стала около нея. Въ комнатѣ было темно. Она взяла свѣчу съ. этажерки, зажгла ее и, со свѣчой въ рукѣ, опить стала у приподнятаго занавѣса. На постелѣ, бокомъ, лежалъ Могутовъ, положивъ подъ голову одну руку, а другую откинувъ на сторону; голая, смуглая, грудь его тихо дышала, глаза закрыты, лицо блѣдно, одѣяло сползло въ одну сторону. Ей вспомнилась Селина «Африканки» Мейрбера, когда она въ тюрьмѣ поетъ колыбельную пѣсню надъ спящимъ Васко-де-Галеосо.

«Да, таковъ былъ долженъ быть и Васко, — думала она. — Онъ такъ же долженъ спать спокойно… Онъ совершилъ свой долгъ, такъ что ему за дѣло до тюрьмы?… И какъ даже дикарка Селина любитъ его за это, жертвуетъ своею жизнью!.. Я — твоя Селина, я ничего не пожалѣю для тебя», — и она тихо, тихо запѣла пѣсню Селины надъ спящимъ Васко:

Солнца сынъ, мой ненаглядный,
На груди моей усни!
Ты, листъ лотоса Священный,
Его вѣжды осѣни!