Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Какой чортъ тамъ возится? — разбуженный стукомъ камней, сердито сказалъ городовой, дремавшій у Тучкова моста. — Кажись, лапотники еще не приходили, — какому лѣшему возиться тамъ? — бормоталъ онъ и, держа правую руку на эфесѣ шашки, торопливо пошелъ къ камнямъ. — Можетъ убійство… Проклятая служба!.. Гимнастикой изволите, сударыня, заниматься? — подозрительно обходя клѣтки и заглядывая въ промежутки между ними, спросилъ городовой.

— Да, — продолжая бросать и носить камни, отвѣтила она.

— А по какой это надобности и для какой это цѣли изволите, сударыня, спозаранку гимнастикой заниматься? — подозрительно оглядывая акушерку, спрашивалъ городовой уже болѣе мягкимъ голосомъ, такъ какъ ничего подозрительнаго, а главное — убійства, не было пока видно.

— Мнѣ не спалось, — пошла гулять. Пришла сюда, — захотѣлось камни бросать. Я видѣла, какъ рабочіе набрасываютъ, дай и я набросаю одному изъ нихъ, — авось спасибо скажетъ.

Лицо ея горѣло румянцемъ и имѣло самый беззаботный видъ.

— Экое счастіе, парню выпало! — совершенно успокоясь и подсмѣиваясь надъ странною фантазіей сударыни, говорилъ городовой. — Будетъ уже, сударыня, а то вонъ изъ пальца кровь идетъ, да и съ непривычки надорваться можно…

Она посмотрѣла на кучу наброшенныхъ камней. Ей показалось, что камней довольно для сегоднешняго дня. Она сильно вздохнула, надѣла бурнусъ и, переводя духъ, сказала:

— И то, довольно.

Востокъ началъ золотиться. Она взошла на Тучковъ мостъ, свѣсилась на перила и, напѣвая все ту же пѣсенку, безъ мыслей смотрѣла на Малую Неву. Раскинувшись широко, какъ въ сладкомъ снѣ съ дивными грёзами, едва замѣтно двигалась темная масса воды Малой Невы и только у ледорѣзовъ моста она нехотя какъ-то, меланхолически и вяло, тѣснилась, вздрагивала и тихо что-то бредила. Городовой прошелъ по мосту. Рѣка покрылась пятнами и полосами. Въ маленькое окошко внизу баржи, стоявшей у берега, кто-то выплескивалъ воду. По мосту проѣхала телѣга.

— А эфто знаемая барыня, — услышала она знакомый голосъ и оглянулась. Рабочіе, товарищи Могутова, проходили мимо нея.

— Здраствуйте вамъ, барыня! — говорили нѣкоторые и всѣ приподнимали шапки.

— Добраго утра вамъ! — отвѣчала она.

— А баринъ нашъ, чай, ужо постукиваетъ? — спросилъ Дитрій.

— Нѣтъ, вашъ баринъ спить, но онъ скоро придетъ.

— Пущай его поспитъ.

— Пущай на здоровье поспитъ.

— Эфто точно: пущай на доброе здоровье поспитъ, — сказалъ дядя.

Рабочіе прошли. Она тихо пошла домой.

IV.

Шумъ и звонъ будильника разбудилъ Могутова. Онъ вскочилъ съ постели, протеръ глаза и осмотрѣлъ кругомъ. Въ спальнѣ было темно, но чрезъ приподнятый занавѣсъ видна была свѣтлая комната, слышенъ былъ шумъ самовара. Онъ быстро одѣлся. Лицо его стало задумчиво, губы подались къ верху и у рта образовалась брюзгливая гримаса.

«И это любовь! — думалъ онъ. — И это — то, что тысячи поповъ описываютъ и описывали и все не находятъ словъ, мыслей и образовъ для вѣрнаго изображенія?!..»

Онъ сѣдъ на постель и опустилъ голову на руки. Въ его головѣ начали мелькать герои и героини русскихъ и иностранныхъ романовъ, рисовались сценки любви, слова героевъ, робкій рѣчи героинь; ему вспомнилась Леля, молодая, красавица, добрая, смѣлая и вѣрующая въ него, съ устремленными на него большими, ангельскими голубыми глазами, и его слова: «я люблю тебя, Леля, какъ сестру, какъ друга, — больше этого, Леля, какъ сорокъ тысячъ братьевъ вмѣстѣ любить не могутъ!..»

«Гдѣ ты теперь, моя дорогая?… Быть-можетъ любишь и любима?… Или, какъ я, подалась первому впечатлѣнію и бросилась на него?… Нѣтъ, она еще дитя, она любитъ меня, не измѣнитъ мнѣ. А я?… Почему у меня сжалась грудь, кровь прихлынула къ головѣ, какъ только явилась мысль, что она полюбила другаго?… Еслибъ я ее не любилъ, этого бы не было… А что же такое здѣсь?… Нѣтъ, я люблю ее… Леля — сестра и только…» Грудь сжалась по привычкѣ, какъ дѣлалось это прежде, при воспоминаніи о сестрѣ.

Онъ отгоняетъ мысли объ Лелѣ и начинаетъ думать о ней, о себѣ, о только-что прошедшей ночи. И вотъ она, его первая дѣйствительная любовь, его гражданская на самомъ дѣлѣ жена, какъ живая, сидитъ на стулѣ противъ него, съ гордо закинутою назадъ головой, и онъ слышитъ ея звучную, страстную, умную рѣчь. Лицо его приняло веселый видъ.

«Да, это — любовь, это страсть, это бываетъ разъ въ жизни и мнѣ улыбнулись счастье и любовь!.. Я теперь не одинъ и меня любятъ».

Онъ вскочилъ съ постели и торопливо вошелъ въ залъ. Въ залѣ было свѣтло и свѣжо отъ растворенныхъ оконъ. Онъ прищурился, обвелъ глазами комнату, замѣтилъ приготовленный для чая столъ, шумѣвшій самоваръ; ему вспомнился будильникъ. Онъ улыбнулся и пошелъ въ кухню, гдѣ ему бросилось въ глаза бѣлое полотенце. Онъ постоялъ, потомъ подошелъ къ умывальнику, умылся, и запахъ свѣжаго полотенца пріятно щекоталъ его обоняніе. Онъ попробовалъ отворить дверь на лѣстницу.

— Вы меня заперли?… Ну, хорошо, — сказалъ онъ громко, думая, что она за дверьми и слышитъ его, — вы убѣжали, такъ я безъ васъ буду пить чай.

Онъ вернулся въ залъ, сѣлъ на свое вчерашнее мѣсто на диванъ и опять осмотрѣлъ комнату кругомъ.