Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

«Теперь будемъ пить чай… Нѣтъ, какой я тутъ хозяинъ!.. Возьму книгу, буду читать и дожидать васъ, тебя, моя дорогая!.. А что если, какъ Подколесинъ въ „Женитьбѣ“ Гоголя, въ окошко?… Откуда такія глупыя мысли идутъ въ голову?»

Онъ подошелъ къ этажеркѣ.

«Все акушерство, — глядя на верхнюю полку съ книгами, думалъ онъ. — Добролюбовъ, Некрасовъ, Тургеневъ, — читалъ онъ на переплетахъ книгъ на нижней полкѣ. — Ну, вотъ и почитаемъ Ивана Сергѣевича.

Онъ сѣлъ на диванъ, открылъ книгу на-угадъ и хотѣлъ было начать читать, но ему не читалось. Ему опять лѣзъ въ голову вопросъ: любовь ли это?

„Не укралъ ли я ея первую любовь? — И въ его головѣ опять закружились героини и герои романовъ. — Да, да, — думалъ онъ немного погодя. — Ромео и Джульета полюбили другъ друга съ перваго раза и при первомъ же свиданіи объяснились въ любви…. Татьяна Пушкина не продолжительнѣй тебя знала Онѣгина, какъ написала ему письмо. А княжна Мери Лермонтова?… Тамъ и не было любви, — тамъ только задѣтое самолюбіе… Ну, а у васъ, Иванъ Сергѣевичъ, какъ любятъ? — Наташа полюбила Рудина скоро и только слыша его сладкія рѣчи… Елена полюбила Инсарова, слушая только разсказы Берсенева и насмѣшки Шубина о немъ и послѣ двухъ свиданій, — да, она толька два раза видѣла его… Лиза полюбила Лаврецкаго только за его грустный видъ, что онъ — одинокъ, и полюбила до монастыря, до самоубійства… Ну, и я одинокъ, жалкаго вида дѣтина, такъ отчего же не полюбить и меня?… Я жалче, навѣрно жалче, Лаврецкаго, но я моложе… Она меня видѣла „разъ по пяти въ день и четыре дня подъ рядъ“, какъ она сама сказала… Да, она любитъ тебя, дурня! Она доказала это, а ты-то, ты любишь ли ее?… Не воръ ли ты?…“

Онъ задумался. Въ головѣ носились сцены прошедшей ночи, мелькали картины прошедшей жизни, рисовался образъ Лели, вспоминались слова героевъ, которымъ онъ особенно сочувствовалъ; но все это носилось безъ яснаго отвѣта на мучившій его вопросъ: любитъ ли онъ ее? Онъ сдвинулъ брови, губы сжались, щеки втянулись въ ротъ, а въ головѣ опять проносилась прошедшая ночь и слышались ея слова, мысли ея о томъ, какъ нужно работать съ народомъ и для народа… И, вмѣсто отвѣта на вопросъ, въ его головѣ нарисовалась громадная, земной рай-фабрика, застучали молоты, зашумѣли машины, хлюпали ремни, визжали пилы, пылалъ огонь подъ котлами, свистѣлъ и шумѣлъ паръ, волновалась масса народа, двигались громадные обозы… Но, вотъ, наступило время обѣда, раздался протяжный, далеко слышный свистокъ, — и счастливые, довольные, съ улыбающимися лицами, съ шутками и пѣснями идутъ изъ фабрики рабочіе и рабочія по квартирамъ; и онъ и она, также счастливые м довольные, среди рабочихъ, идутъ въ свою, такую же какъ и у рабочихъ, но очень миленькую квартиру.

— А Леля? — вскрикнулъ онъ громко.

И онъ опять, съ тѣмъ же угрюмымъ видомъ, сидитъ и думаетъ, и опять, вмѣсто отвѣта на вопросъ, такъ горячо и громко заданный себѣ, въ голову лѣзетъ совершенно постороннее.

Въ дверяхъ щелкнулъ замокъ и послышались тихіе шаги. Мысли отхлынули отъ него, видѣнія пропали, сердце забилось, и онъ, со словами: я люблю, люблю тебя! — стоитъ у дверей съ протянутой рукой, съ глазами робко-нетерпѣливо смотрящими на дверь. Дверь отворилась. Она подала ему руку и, не глядя на него, закраснѣвшаяся, снимаетъ другою рукой бурнусъ и платокъ съ головы… Онъ крѣпко сжалъ ея руку и, не глядя на нее, безсознательно наклонилъ свою голову и страстно цѣловалъ ея руки разъ, другой, третій…

— О, какой вы джентльменъ! — поднимая глаза на него и бросая платокъ на стулъ, сказала она. — Вы отлично спали и теперь смотрите такимъ красавчикомъ, Я хочу поцѣловать вашъ лобъ, — и она нагнула его голову и поцѣловала его въ лобъ только разъ, но крѣпко и горячо.

— А я гуляла и повстрѣчала вашихъ товарищей. Они шли на работу, сказали мнѣ здравствуйте, а я имъ сказала, что ихъ баринъ — соня, что онъ измѣнилъ имъ, промѣнялъ ихъ на меня.

Она сѣла на свой вчерашній стулъ, а онъ очутился на диванѣ и робко посматривалъ на нее.

— Нѣтъ, шутки въ сторону! — продолжала она, наливая чай. — Теперь свѣжее, ясное утро, — приготовьте мнѣ буттербродъ, — нѣтъ духоты вчерашняго вечера и ночи (она подала ему стаканъ чая, а онъ ей буттербродъ), мы хорошо видимъ другъ друга, — и я должна вамъ сказать, сказать серьезно, что я люблю васъ, люблю разсудкомъ и страстью, но вы — свободны… Любите меня, — продолжала она гораздо тише, — покуда можете, пока не полюбите сильнѣе другую женщину, и продолжайте ваще дѣло, какъ бы я и не существала… Моя любовь не будетъ васъ стѣснять… Но если вамъ будетъ скучно, если захочется вамъ подѣлиться мыслію, если тяжело, очень тяжело будетъ у васъ въ головѣ и на сердцѣ,- приходите ко мнѣ. Я буду слушать васъ, буду дѣлиться съ вами своими мыслями… Я горячо прижму васъ къ себѣ и сниму своимъ поцѣлуемъ тяжесть, гнетущую подчасъ насъ, женщинъ, да, вѣроятно, и васъ, мужчинъ.