Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

— Нѣтъ, чортъ возьми, прежняго времени люди умѣли жить лучше нашего, — продолжалъ онъ, опять немного помолчавъ, торопливо проглотивъ два кусочка и нѣсколько разъ вскинувъ изъ-подъ очковъ недовольный взглядъ на Кречетова и Могутова, которые, какъ будто, совершенно не обращая вниманія на него, занимались ѣдою. — Черезчуръ умнымъ людямъ я бы посовѣтовалъ брать примѣръ съ его превосходительства, управляющаго контрольною палатой.

Послѣдовало продолжительное молчаніе, во время котораго лакей перемѣнялъ тарелки, Кречетовъ ковырялъ перомъ въ зубахъ, прихлебывалъ изъ рюмки хересъ и, глядя внизъ, терпѣливо ожидалъ отвѣта Могутова на свой вопросъ, а Переѣхавшій недовольно посматривалъ изъ-подъ очковъ на обоихъ и досадовалъ на самого себя, что ему, такому опытному спеціалисту по части утѣшенія немощныхъ душъ, отлично понимавшему душевное состояніе Кречетова, удрученнаго наглою клеветой, — ему никакъ не удается разогнать его тревогу, перевести разговоръ на совершенно отвлеченную, живую и интересную тему.

— Вы преувеличиваете, Викторъ Александровичъ, значеніе земской дѣятельности, — мелькомъ взглянувъ на Могутова и принимаясь за жаркое, началъ Кречетовъ. — Земская дѣятельность, въ нашей, по крайней мѣрѣ, губерніи, положительно ничего не стоитъ… Не будемъ объ этомъ спорить. Я говорю такъ послѣ трехлѣтняго горячаго участія въ земствѣ нашей губерніи, — замѣтя желаніе возражать со стороны Переѣхавшаго, серьезно и строго, но совершенно спокойно, какъ прежде почти никогда не говорилъ, сказалъ Кречетовъ. — Что же касается постройки земской желѣзной дороги, то съ нею нужно проститься… Мнѣ передали сегодня, что постройка переходитъ изъ рукъ земства въ грабительскія руки Брестскаго и К®.

— По какому праву? — вскрикнулъ Переѣхавшій, стукнувъ кулакомъ по столу, а Могутовъ пересталъ читать и, беря жаркое, посмотрѣлъ на Кречетова.

— Такъ рѣшили въ Петербургѣ… Вотъ я и попрошу васъ, господа, сказать мнѣ откровенно: что мнѣ дѣлать, чтобы не вести пошлую, глупую и ничтожную жизнь… Вы не откажетесь откровенно высказать ваше мнѣніе, да? — говорилъ Кречетовъ, не глядя на собесѣдниковъ и занимаясь ѣдой.

— Издавайте газету! — вскрикнулъ Переѣхавшій послѣ короткаго, но сильно-сосредоточеннаго молчанія, какъ бы вдругъ осѣненный и подтолкнутый свыше на изреченіе этой великой истины.

— Совѣтъ хорошъ… Мы его обсудимъ… Спасибо вамъ, Викторъ Александровичъ, — подумавъ немного и улыбаясь, сказалъ Кречетовъ и протянулъ руку Переѣхавшему, который, послѣ изреченія великой истины, сильно сопѣлъ и придумывалъ названіе для будущей газеты Кречетова, въ которой и онъ, философъ Переѣхавшій, непремѣнно долженъ участвовать, конечно, какъ авторъ наиболѣе вліятельныхъ передовыхъ статей.

— Да будетъ имя ей „Гуманность“, — еще болѣе внушительно, хотя и не очень громко, изрекъ опять Переѣхавшій, сильно пожимая руку Кречетова.

— А вы что посовѣтуете мнѣ дѣлать, Гордѣй Петровичъ? — спросилъ Кречетовъ и, отодвинувъ тарелку, упершись локтемъ на столъ, склонивъ голову на кисть руки и смотря внизъ, началъ обдумывать: что лучше — издавать ли газету, или идти съ Могутовымъ въ народъ? Вѣдь сколько было можно понять изъ отрывочныхъ фразъ Могутова, онъ считаетъ хожденіе въ народѣ наиболѣе полезнымъ дѣломъ.

— Жениться, — окончивъ жаркое, равнодушно отвѣтилъ Могутовъ. — „Гдѣ тебѣ газету издавать, когда брехня ничтожнаго чиновника чуть не до истерики доводитъ тебя?… И это лучшій изъ дворянъ, типъ дворянина-нигилиста!.. О, какъ вы проницательны, господинъ Переѣхавшій!“ — думалъ Могутовъ затѣмъ и началъ читать газету.

Послѣдовало опять продолжительное молчаніе, во время котораго лакей убиралъ жаркое и перемѣнялъ тарелки. Переѣхавшій, сильно насупившись, сопѣлъ и, находя отвѣтъ Могутова жесткимъ, придумывалъ рѣчь для его смягченія, а Кречетовъ, повернувъ лицо въ сторону Могутова, пристально и серьезно всматривался въ него.

„Какое право имѣетъ и этотъ шутить и смѣяться надо мною?… Да точно ли ты — герой, за которымъ нужно идти вслѣдъ намъ, измученнымъ жизнью людямъ?… Къ чорту трусость и мягкость! Довольно самоотверженія! Вамъ угодно подтрунивать надъ страдающимъ человѣкомъ? Извольте, я поднимаю перчатку!“ — думалъ Кречетовъ. Когда лакей подалъ кофе и сухое сладкое печенье, онъ заговорилъ совершенно спокойно, но съ зло-саркастическою усмѣшкой около рта: