Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета

На тридцать пациентов сегодня одна санитарка, врач, медбрат, медсестра и волонтер Татьяна. Справляются только потому, что бегают от палаты к палате. Помощь волонтеров здесь очень приветствуется, и я храбро решаю помогать. Потому что смотреть с дивана, как много делает медперсонал, куда сложнее, чем смотреть на тех, кто готовится умирать. Это я так думаю до того, как мимо меня провозят труп, накрытый простыней. И до того, как знакомлюсь с Валентиной Ивановной. И до того, как кормлю с ложечки взрослого мужчину, а из его рта еда вытекает на подбородок и шею.

Валентина Ивановна из 209-й палаты нравится мне сразу. Семьдесят семь лет, бывшая учительница, ветеран труда. Одуванчиковые волосы завязаны в высокий хвост. Хриплый, шелестящий, громкий голос. Когда она что-то говорит, сразу хочется выйти к доске.

— Здравствуйте, я Женя, буду неделю вам помогать.

— О, Женя! Отлично! — шелестит с кровати Валентина Ивановна. — У меня муж Женя, я его недавно похоронила...

Бабушка говорит, что раз я помощница, то, может, попрошу кого-то поменять ей на груди повязку? А то кровит, пачкает, «сижу, как эта». У нее рак щитовидной железы. Область груди пониже кадыка залеплена пластырем и прикрыта тряпками, из-под пластыря течет сукровица. «Я так-то сама меняю, но одной не очень удобно. Может, мы вместе?»

Я пытаюсь унять трясущиеся руки. Отдираю пластырь, кровавые тряпки, еще один пластырь. Обнажается опухоль размером с кулак. Выпуклая, кровавая, жуткая. В нее ложится почерневший крестик, Валентина Ивановна поднимает его на лицо. Тряпки невыносимо пахнут гноем.

Бабушка хмыкает: «Ну вот, да. Такая вот ерунда».

Перекись, левомеколь, свежий пластырь. Мои руки перестают трястись, только когда рана закрывается.

Операцию Валентине Ивановне не делали. Поздно уже. «Либо вы умрете на операционном столе, либо еще поживете». Она выбрала еще пожить. И нечаянно пережила мужа и сестру. Совершенно здоровый, дед Евгений собирался на рыбалку: приготовил велосипед, разложил на столе крючки и блесны. Задремал в кресле. И не проснулся.

«Вот видишь, как интересно, — говорит бабушка. — Я больная, а зачем-то еще живу. А они здоровые были — и ушли...»

Она рассказывает, что сначала опухоль была внутри. Потом вдруг вышла наружу. Надулась, посинела и лопнула. И уже год кровоточит. Валентина Ивановна перерезала на тряпки все сорочки и одеяла, которые были в доме, — каждый день приходится прикладывать к ране новые. Все соседи и знакомые знают о ее нужде: собираясь в гости, несут ненужные сорочки и наволочки. Сюда, в хоспис, она принесла с собой несколько пакетов, запасы быстро оскудевают.

Неделю назад у бабушки изменился голос.

Проснулась — и все, хрипит полушепотом. Страшная рана не болит, болит голова, шея, гортань. Валентина Ивановна принимает обезболивающее утром и вечером и даже иногда ходит гулять.

«Смерть — это не страшно, это же уход к Богу, — говорит она. — И я настроилась на это. Но в последнее время стала задумываться. Как-то не по себе. Вот вроде бы ведь никто из нас здесь не задержится, а все равно боюсь».

Санитарка Марина видит смерть каждую неделю.

Бывает, уезжает домой со смены, а когда через три дня заступает — на месте одного человека уже другой. «Умирают внезапно. У каждого свое время, и никогда не угадаешь, кто и когда. Вот женщина, которую вы видели, когда ее увозили, — она умерла неожиданно. Мы ее помыли, поменяли ей кровать. К ней пришли родственники — у мужа сегодня день рождения. Они пообщались, она попила компот. И не успели родные выйти отсюда, как она умерла. Как будто попрощалась».

«Я стараюсь не думать о том, что люди умрут. Иначе, с ума сойти можно, — говорит Марина. — Ну что поделаешь. Мы все здесь в гостях и должны рано или поздно уйти. Гостевые люди».

Сначала Марина работала и задыхалась. Закрывалась в туалете и плакала. Но терпела. «Задержу дыхание и работаю. Все говорила себе, что привыкну. И привыкла, за десять-то лет. Иногда все равно реву — жалко людей, но стараюсь не зацикливаться. Я ведь тоже, возможно, однажды стану такой».

***

Мне доверяют немногое — щадят нервы. Кормить пациентов, придерживать их во время перевязок.

И общаться, общение здесь на вес золота, дороже таблеток и капельниц.

Я задыхаюсь, как Марина когда-то. Когда придерживаю на боку бабушку, которая только что обкакалась. Ей меняют пеленки, а я держу ее трясущиеся плечи и не дышу. Я задыхаюсь, когда кормлю с ложечки пожилую, ссохшуюся до размеров ребенка женщину. Иногда она касается моих рук своими тонкими пальцами. Они холодные как ледышки — холод добирается до меня через перчатки. Бабушка смотрит глазами цвета озера, механически открывает рот. «Пить» и «Еще» просит беззвучно, но как-то я понимаю. Соседки по палате номер 206 поясняют, что она совсем не может говорить — нет сил и голоса. И что к ней никто не приходит, хотя однажды был замечен сын.