Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета

Впереди семенит и оглядывается ее верный пес. А Нина Васильевна по привычке смотрит в песок — вдруг янтарь? Мелкие желтые камушки будто знают, кто может сделать из них бусы, и «бросаются» под ноги Нине Васильевне.

— Почему вы такие бедные, когда вокруг столько богатства?

Нина Васильевна долго смотрит в море, а потом говорит:

— Потому что отдельно взятый человек сейчас ничего не стоит. Как и вот этот отдельно взятый камушек янтаря. Мы больше пользы стране принести не можем, все, отработанный материал, в топку.

Напоследок мы заходим к Нине Васильевне на чай. Она зарывается в сервант и достает маленькую керамическую мисочку. «Сейчас покажу вам камушки, кое-что у меня осталось». Высыпает на диван содержимое: несколько янтарных замочков и горстка бусин: каленые (рыжие), естественные (белые) — всего штук шесть.

— Это все, что у вас осталось после того, как вы полжизни отработали на комбинате? — спрашиваю Нину Васильевну.

— Да, — отвечает бабушка и высыпает камни мне в ладошку. — На, возьми на память. Вот, красивый какой есть, с прожилками!

Я не могу забрать у нее последнее. Она смеется:

— Дочка, зачем они мне? Они мне ни туда ни сюда, их не соберешь, не продашь. И новый дом на них не купишь.

Я говорила себе, что не привезу из Янтарного янтарь. Но привезла в Москву шесть самых дорогих на свете янтарных бусин.

ЦЕНА ЧЕЛОВЕКА

История о Нине Васильевне из Янтарного — одна из немногих, после которых меня накрыло желание уйти из социальной журналистики. Я до сих пор помню запах плесени в ее дырявом доме. Сырой, душный, резкий. Помню ощущение мокрой зеленоватой слизи на пальцах после того, как коснешься стен. Мы с фотографом Аней Иванцовой жили в шикарном отеле «Шлосс» неподалеку. Винтовая лестница, мрамор, хрусталь, дорогая мебель, огромные окна. Таких домов и отелей в Янтарном много. В них каждое утро просыпались довольные жизнью люди, а маленькая Нина Васильевна в это время (и всю ночь с перерывами) таскала с чердачного этажа ведра и бутылки с дождем. Рядом было море. Но Нина Васильевна не ходила на море. Она боялась покидать дом — вдруг подожгут то, что осталось? И когда я, сидя в ее старом, продавленном кресле среди плесени и духоты, расспрашивала бабушку о жизни и работе, она отвечала как-то недоверчиво.

Нина Васильевна не понимала, зачем мне все это рассказывает. «Ну что ты, девочка, можешь тут поделать?» Я сама, если честно, плохо понимала. Но точно знала, что мы должны рассказывать о таких вот Нинах Васильевнах. Обычных людях, которые всю жизнь вкалывали и заслужили спокойную, уважительную старость. Постепенно героиня все же прониклась ко мне. И в последний день во время беседы вдруг достала из серванта керамическую мисочку и высыпала мне в ладошку шесть янтарных бусинок. Это было все ее богатство, нажитое за 45 лет тяжелой работы на янтарном комбинате. Она их хранила много лет, а потом вот решила подарить мне. Я была очень растрогана. На фоне серо-зеленых заплесневелых стен Нины Васильевны эти яркие желтые камушки резали глаз.

Я понимала: все, что у Нины Васильевны осталось после долгих лет пахоты во имя великой, прости господи, страны, уместилось у меня на ладони. Сжимала эти бусины в кулаке, хватала ртом воздух и с трудом держалась, чтобы не зареветь. Дома я положила их горсткой на полку, на видное место. И каждый день на них смотрела. Я не знала, что с ними делать, но чувство было такое, что эта горстка обработанных на станке Ниной Васильевной камней — бесценное сокровище. Да и сама бабушка тоже сокровище, жаль, понимает это только подобранный ею пес, который следует по пятам всюду, куда бы она ни пошла.

ЭТА СТАТЬЯ НИКОМУ НЕ НУЖНА

Я написала материал, сдала. За день до выхода в сотый, наверное, раз, посмотрела на бусины, и тут меня накрыло. Я позвонила редактору Инне Кравченко и заревела в голос.

Я почти не помню, что ей тогда говорила. Что-то о том, что эта статья, эта бабушка никому не нужны. Что все будут продолжать жить в своих шикарных домах, гулять по променаду вдоль моря, а Нина Васильевна так и будет жить в этом гнилом доме, в этой плесени, с этими ведрами и льющимся на голову дождем. Что, если бы у меня были деньги, я бы сама сделала ей крышу и весь ремонт, но я могу только писать, а кто сейчас слушает журналистов? Зачем вообще мы пишем, если не можем помочь таким уязвимым людям? Какие сволочи чиновники, какая хорошая бабушка! Короче говоря, у меня была истерика.

Опытный, взрослый редактор Инна дала мне выреветься и сказала: «Она нужна тебе. И даже если только тебе, этого уже достаточно для публикации. Если ты про нее не расскажешь, то себе этого никогда не простишь и сгрызешь себя изнутри. А вдруг сработает? Ваша встреча состоялась, история внутри тебя уже написана, и держать ее там ты не имеешь права. Это твой замысел. Ты — проводник». И я как-то успокоилась.